Иногда Перкинс сидел за своим столом, неподвижно глядя в пространство. Периодически он проваливался в дрему, и тогда мисс Викофф осторожно прикрывала дверь, чтобы не видели посторонние. В один из таких вечеров к нему пришел очень навязчивый автор. Мисс Викофф сказала, что мистер Перкинс занят. Не услышав из кабинета ни звука, автор подтащил стул к двери, встал на него и заглянул в окно над дверью.

Мисс Викофф отругала его, возмущенно спрашивая:

– Разве вы не знаете, что он не высыпается?

Но даже когда его дверь была открыта, Перкинс не становился отзывчивее. Его молчание теперь сопровождалось жутковатыми взглядами, пугавшими многих из его авторов.

«Это его молчание тоже могло временами быть довольно устрашающим, – сказал Джон Холл Уилок. – Когда очередной болтун доводил его до отчаяния, Макс пресекал его словесный поток раздраженным “Так, и что?” – после чего мысли автора приходили в порядок. Он далеко не всегда бывал любезен».

И все же даже эта вспыльчивость смогла стать частью его очарования.

В конце лета 1942 года Хемингуэй написал Перкинсу, что у него появилась возможность посетить «старую добрую сухую Тортугу». Прошло почти десять лет с тех пор, как Эрнесту в последний раз удалось вытащить Макса в отпуск, и в этот раз у него ничего не вышло. Штат у Scribners был небольшой, некоторых сотрудников сняли, потому что они вели дела не слишком хорошо, а те, кто был на службе, и сами были в отпуске. Макс чувствовал, что ему надо остаться в Нью-Йорке.

«Честно, Эрнест, я не могу», – написал он.

За редким исключением, Перкинс почти ни с кем не встречался за пределами офиса. Хотя за последние несколько месяцев он восстановил дружбу с Александром Вулкоттом. Они вместе работали репортерами в «New York Times» во времена юности. Макс ушел в издательский бизнес, а Вулкотт стал знаменитым театральным критиком, яркой фигурой. Они оба испытывали привязанность к Вермонту. В начале двадцатых годов Вулкотт открыл салон в своем летнем доме на маленьком островке на озере Бомосин. С недавних пор он решил жить там круглый год. А в январе 1943 года Вулкотт сказал Максу, что решил покинуть свое деревенское жилище.

«Мне жаль, что вам пришлось покинуть Вермонт, это лучшее место для жизни, – написал ему Перкинс 18 января. – Я сам давно оставил его, потому что потерял слишком много людей. В том месте, откуда я родом, теперь живет слишком много призраков». Перкинс сказал Вулкотту, что желал бы повернуть время вспять и сделать так, чтобы молодая стая репортеров вновь собралась вместе на семнадцатом этаже здания «Times». Через неделю после того, как пришло это письмо, Вулкотт умер.

Перкинс годами говорил о том, чтобы уйти на пенсию, перебраться в Вермонт и выпускать там собственную деревенскую газету. Он хотел публиковать все новости, которые считал бы достойными публикации, и с помощью газеты достигать миллионов умов, заслужить славу далеко за пределами штата и, быть может, осуществить мечту, о которой знали только самые близкие его друзья, – стать силой национального масштаба, возможно даже… президентом.

«Конечно, Макс на самом деле никогда не хотел быть президентом», – говорил Джон Холл Уилок. Он всего лишь постоянно пребывал в тайной готовности к дискуссии, формируя свою позицию в отношении определенных тем. И дискутировать он был готов с любым, кто хотел слушать, пребывая в вечном беспокойстве за свою страну. Мысль о том, чтобы уйти на пенсию в Вермонт, со временем испарилась. («Я всегда думал, что окончу свои дни там, но все же не могу уехать», – написал он Вулкотту.) Однако его беспокойство только росло.

По мере того как «Новый курс» все больше и больше отклонялся от принципов Джефферсона, Макс все больше и больше раздражался.

Чистейшие принципы американской демократии, такие, какими он их видел, были подорваны «этим человеком в Белом доме». В феврале 1943 года Перкинс написал мистеру Реймонду Томпсону:

«Я думаю, все эти экстремальные приверженцы «Нового курса» по большей части действуют с благими намерениями, но, если они добьются своего, это приведет к концентрации всего капитала и всей силы в руках правительства, а такое правительство, несомненно, рано или поздно превратится в диктатора. И затем нами всеми будет править бюрократия, как это уже случилось в России, и она станет своего рода аристократией, привилегированным классом».

Перкинс был убежден, что единственная надежда – «в рассеивании власти. Если она когда-нибудь попадет в руки какой-то одной определенной группы, нам конец по всем направлениям, кроме разве что материального. У нас будет пища, но не будет свободы. Но, с другой стороны, может оказаться так, что капитализм больше не протянет и нам всем придется смириться с коммунизмом».

Политические настроения Перкинса отразились в следующей, готовящейся к публикации книге Марка Алданова «Пятая печать», крепкого антисоветского романа. В финальной сцене автор, российский эмигрант, говорит голосом своего героя: «Конечно, я ненавижу Гитлера больше, чем ненавижу большевиков. Но если свободу и достоинство человека нужно защищать, то защищать честно, от всех тиранов и коррупционеров». Эти слова в точности отражали чувства самого Перкинса. Американские коммунисты сделали все возможное, чтобы запугать Scribners и предотвратить выход «Пятой печати», и в начале 1943 года вокруг книги разразился громкий скандал. После она стала мощным бестселлером. Издательские компании, в отличие от фирм зубной пасты, не могут производить идентичные продукты год за годом. Каждая книга – это нечто совершенно новое, объект с набором индивидуальных особенностей, требующий внимания. Компании по производству зубной пасты создают спрос на свой продукт, и все, что им остается, – поддерживать его. Издатель же должен создавать спрос для каждой новой книги – несколько сотен каждый год. (Этот факт издательской жизни объясняет, почему продается так мало книг: в стране с населением больше двухсот миллионов человек всего пять тысяч проданных экземпляров – это уже прекрасный показатель для первого романа; и также это объясняет, почему издательский бизнес не самый прибыльный.) Кроме того, компания зубной пасты может с точностью предсказывать свои продажи; издатель же может делать это крайне редко, потому что у каждой книги, за исключением произведений стабильно покупаемых авторов, свои проблемы при продаже. Они могут быть непредсказуемо низкими или же, наоборот, могут удивить издателя неожиданным ростом. Книги, контракт на которые был заключен много лет назад и которые уже давно ушли в безвестность, тоже могут внезапно «взлететь». Именно это и случилось со Scribners в 1943 году. «Пятая печать» была первой в череде семи наиболее продаваемых книг. За первые девять месяцев нового года общая сумма их продаж составила два миллиона экземпляров.

Лишь одна из семи книг носила документальный характер – «Парижская подземка»,[278] книга о войне в Европе, написанная Эттой Шайбер. Остальные были романами, и этот факт стал для Перкинса верным признаком, что общество, «отрезанное от развлечений войной», снова начинает расцветать. Одним из этих романов был «По ком звонит колокол», который к третьему году продаж разошелся тиражом в сто пятьдесят тысяч экземпляров. Был и роман Эдмунда Джиллигэна[279] «Мрачная женщина». Были и три других, чей успех особенно радовал Перкинса.