меньше. Однако само появление подобного слуха свидетельствует о потрясении умов и воображения.

Пушечный гром, прозвучавший на Сенатской площади, прокатился по всей России и через многие десятилетия отозвался грозным эхом для императорской фамилии.

Тревожный декабрьский день Карл Иванович Росси провел, скорее всего, дома. Продолжал усердно трудиться над чертежами и рисунками. Сохранилось двадцать три листа эскизов и проектов для «Печальной комиссии». Пять из них датированы самим архитектором. На одном — «3 декабря 1825» — видимо, начало работы. На другом — «21 декабря 1825» — возможно, день окончания всех чертежей. И вдруг на проекте траурного убранства зала в Зимнем дворце и на двух чертежах катафалка даты. «15 декабря 1825». Что это — случайность или намеренная запись? Ведь именно 15 декабря в «Прибавлениях к Санкт-Петербургским ведомостям» было опубликовано лживое правительственное сообщение: «Вчерашний день будет без сомнений эпохой в истории России… Но провидению было угодно сей столь вожделенный день ознаменовать и печальным происшествием, которое внезапно, но лишь на несколько часов возмутило спокойствие в некоторых частях города… Начальствовали семь или восемь обер-офицеров, к коим присоединились несколько человек гнусного вида во фраках. Небольшие толпы черни окружали их и кричали „ура!“… Пробыв четыре часа на площади, в большую часть сего времени открытой, не нашли себе других пособников, кроме немногих пьяных солдат и немногих же людей из черни, также пьяных».

Это известие правительственное. Для российской провинции, где всегда свято верят печатному слову. Петербург знает истину другую. Всю ночь с 14 на 15-е полиция убирает трупы, засыпает кровавые пятна чистым снегом. Вокруг дворца — пикеты, кордонные цепи, пушки, нацеленные на ближайшие улицы. Ко дворцу все время подъезжают сани. Как в полицейский участок, свозят сюда арестованных дворян. Город затаился в тревожном ожидании.

Узнать подробности события для Карла Ивановича труда не составляет. О случившемся говорят в каждом доме. Многое могут поведать и помощники архитектора, и знакомые подрядчики, нанимающие работных людей для строений на Дворцовой и Исаакиевской площадях. Но главным и, пожалуй, самым осведомленным источником должен быть Григории Иванович Вилламов.

Секретарь вдовствующей императрицы знает очень много. А сейчас волею случая он в самой гуще событий. Его сын Артемий служил подпоручиком в лейб-гвардии конной артиллерии. В день 14 декабря вместе с прапорщиком Андреем Малиновским, младшим братом лицейского друга Пушкина, и прапорщиком Иваном Коновницыным он пытался возмутить солдат-артиллеристов и вывести их на Сенатскую площадь. Однако не хватило молодым людям настойчивости и решительности. Старшие офицеры обезоружили смутьянов и посадили их под арест. Теперь Артемий Вилламов вместе с единомышленниками находится в Петропавловской крепости.

Григория Вилламова и Карла Росси связывает старое знакомство, а может, и дружба. Ведь все пожелания Марии Федоровны о новых постройках или переделках в Павловске, Гатчине, на Елагином острове, в Зимнем дворце поступают к архитектору через секретаря. Он же следит за расходами и сроками исполнения работ. Теперь, растерянный и подавленный, Григорий Иванович мог, вероятно, искать сочувствия и утешения у старого приятеля. Наверное, старался всячески обелить заблудшего сына, так и не попавшего на площадь. Мог даже для сравнения поведать историю о «гнусного вида» штатском во фраке — Вильгельме Кюхельбекере, сыне покойного управляющего Павловском. Именно этот Вильгельм вместе с другими бунтовщиками бегал по Сенатской, размахивая палашом и пистолетом, и, представьте себе, даже целился в великого князя Михаила Павловича…

Заметим, что Марии Федоровне все же удалось спасти сына своего любимого секретаря. Николай Павлович в конце концов повелел освободить молодых артиллерийских офицеров, вычеркнул их из списка заговорщиков и даже начертал резолюцию: «Не желаю знать имен сих шалунов».

Знание подробностей события вовсе не означает понимания его цели и сути. Слишком далеко отстоит Карл Росси от политической жизни государства. И все же события, подобные 14 декабря, не проходят бесследно для порядочного человека. Навсегда оставляют в памяти и на сердце какой-то след, какую-то отметинку.

Хочется верить, что в часы раздумий вспоминал архитектор свои молодые годы, поездку во Францию, иные мечты и идеалы. И рождалась тогда надежда, что новая власть опомнится, сумеет понять устремления молодых бунтовщиков, примет разумные решения и придут новые, более счастливые времена. Но чем больше дней проходило, тем несбыточней представлялись эти мечты. И оставалось лишь одно утешение: осознание себя Артистом — человеком, отличным от простых смертных часами творческого озарения, мгновениями божественных откровений. Это возвышало над всем земным и суетным, освобождало для высокого искусства, которое переживет правителей и века…

Архитектор и царь

I

«1826, Январь 1. Сегодня я проснулся в скверном расположении духа. Ужасы прошедших дней давили меня, как черная туча. Будущее представляется мне в самом мрачном виде». Это — из дневника А. Никитенко, литературного критика, публициста, сорок лет прослужившего по цензурному ведомству. Для людей просвещенных и думающих время распалось на «до событий» и «после». Карл Росси должен был быть в их числе.

Петербург живет известиями и слухами о первых решениях нового государя. Уволены Аракчеев, Магницкий, Рунич — одиозные фигуры прошлого царствования… Создана Комиссия по изданию законов Российской империи… С одобрением принята записка М. Сперанского о запрете продавать крепостных без земли… Может, все это — свидетельство грядущих перемен к лучшему? Но следствие над восставшими в декабре продолжается, и царь лично руководит им.

Николай Павлович — третий император, которому будет служить архитектор. Первый его жаловал и вывел в люди. Второй — не любил, но признавал талант и поощрял за работу. Каково-то придется при третьем?

Неожиданно Карла Ивановича приглашают в Собственную Его Императорского Величества канцелярию. Первое повеление нового монарха: срочно подготовить проект устройства в Зимнем дворце Военной галереи.

Идея не нова. Замысел принадлежит еще Александру I. Осенью 1818 года на конгрессе Священного союза в Ахене он узнал, что англичане создали в Виндзорском замке «Зал памяти Ватерлоо» с портретами победителей Наполеона — военачальников и дипломатов. Для Александра — удар по самолюбию. Англичане выиграли только одну битву. Он — всю войну и вступил в Париж. У англичан есть мемориал, у него — нет. Так рождается идея создать памятную галерею портретов в Зимнем дворце. Английский художник Джордж Доу приглашен в Россию. Главному штабу поручено составить список лиц, чьи портреты следует написать для будущей галереи.

Повеление отдано, работа началась. Для Доу выделяют помещение в Зимнем дворце. В помощь ему приданы два молодых художника — Александр Поляков и Василий Голике. Предстоит написать более 300 портретов. Европа восхищена грандиозным замыслом русского царя, но сам император уже утратил интерес к галерее…

Александр не любил вспоминать войну — время его постыдной слабости. Даже торжество победителя, вступившего в Париж, не могло заглушить печальных раздумий о лете и осени 1812 года, когда со всех сторон, даже в родной