Неизвестно, откликнулся бы нумидийский царь на эту, в общем, приниженную просьбу, но в тот момент счастье улыбнулось римлянам. Посольство было еще в пути, когда Масинисса, девяностолетний воин, до конца жизни остававшийся энергичным и деятельным, скончался. Пикантность ситуации была в том, что незадолго до смерти Масинисса, оказавшись перед проблемой распределения наследства между сыновьями, решил посоветоваться об этом не с кем иным, как со своим «потомственным» другом Сципионом Эмилианом. Узнав об этом, Эмилиан тотчас же отправился в Нумидию, но тоже опоздал, и Масинисса на смертном одре завещал своим сыновьям подчиниться тому варианту раздела наследства, который предложит Сципион.

Вопрос был в самом деле спорный, так как после себя нумидийский царь оставил трех законных и десятки незаконных сыновей. Вследствие этого римляне получили уникальный шанс на совершенно легальном основании решить дальнейшую судьбу своего потенциального соперника в Африке, и Сципион постарался выжать из него все, чтобы максимально ослабить Нумидию. Обеспечив более или менее ценными дарами всех побочных детей Масиниссы, трем его законным сыновьям он отдал в общее владение сам титул царя, государственные доходы и сокровища. Земля оставалась нетронутой, разделенными оказались царские полномочия, как объяснялось, с учетом желаний и душевных склонностей наследников (Аппиан, Ливия, 106). Старшему сыну, Микипсе, досталась «столица» Цирта вместе с царским дворцом и, надо полагать, формальной верховной властью, второму же – Гулуссе – отошло право решать вопросы войны и мира, а младший сын, Мастанаба, получил право судить и решать тяжбы. В итоге государственная власть в Нумидии оказалась разделенной на совершенно независимые ветви, что одновременно мешало проведению единой политики и стимулировало междоусобицы.

Действительно ли второй сын Масиниссы отличался от братьев особенно воинственным нравом или же нет, но, передав именно ему руководство нумидийской армией, Сципион получил над ней полный контроль, так как Гулусса сразу же присоединил свою конницу к римским войскам. Первой задачей нового союзника стала борьба против всадников Гимилькона Фамеи, который продолжал наносить римлянам чувствительные удары. Вместе с ним действовал и Сципион.

Теперь, когда римляне обзавелись такой хорошей конницей, положение карфагенской армии, находившейся вне стен города, стало бесперспективным, и Гимилькон Фамея не мог этого не понимать. Очевидно, какое-то время Фамея и Сципион с Гулуссой без особого успеха гонялись друг за другом, но так не могло продолжаться до бесконечности. Наконец, в один ненастный зимний день они оказались совсем близко, разделенные непроходимым оврагом. Сципион решил сам осмотреть местность и выехал вперед вместе с тремя бойцами. Фамея решил не упускать такой шанс и направился ему навстречу. Если верить Аппиану, между ними состоялся следующий интересный разговор: «Сципион сказал: «Что же ты не заботишься о собственном спасении, если ничего не можешь сделать для общего?» На это Фамея ответил: «А какое для меня может быть спасение, когда карфагеняне находятся в таком положении, а римляне потерпели от меня столько бедствий». На это Сципион сказал: «Я ручаюсь, если только я достоин доверия и имею влияние, что со стороны римлян тебе будет и спасение, и прощение, и, кроме того, благодарность». Фамея же, высказав похвалу Сципиону как наиболее из всех заслужившему доверие, сказал: «Обдумаю и, когда сочту возможным, дам тебе знать». На этом они разошлись» (Аппиан, Ливия, 107–108). Так ли все произошло на самом деле или же были сказаны другие слова, суть встречи, несомненно, была именно в этом: отчаявшись, Фамея решился перейти на сторону врага и хотел лишь выждать подходящий момент.

Такой момент представился довольно скоро. Манилию не терпелось взять реванш за провал под Неферисом, и он снарядил новый поход к тому же городу, запасшись провиантом на пятнадцать дней. На этот раз он больше доверял мнению Сципиона, во всяком случае, разбитый под Неферисом лагерь римлян был укреплен должным образом. Что пытался предпринять далее Манилий и пытался ли вообще, неизвестно, но достичь ему не удалось абсолютно ничего (на этот раз об эффективности советов Эмилиана нигде не упоминается). Провиант кончался, и надо было возвращаться обратно. И, наверное, подобно предыдущим, эта боевая операция Манилия не принесла бы римскому войску ничего, кроме позора, если бы не Гимилькон Фамея. Он переправил Сципиону послание, в котором предлагал встретиться, несомненно, чтобы обсудить условия его перехода к римлянам. Сципион согласился, и в откровенной беседе Фамея полностью доверил ему свою судьбу, полагаясь на его слово и не уточняя размеров вознаграждения. На следующий день Фамея предложил своим воинам поменять хозяев, поскольку дело Карфагена проиграно, а римляне предоставляют гарантии неприкосновенности. За ним последовало до двух тысяч двухсот человек (по данным Диодора – тысяча двести), измене остальных воспрепятствовал некий Ганнон Белый (Аппиан, Ливия, 108; Ливий, Содержание, 50; Диодор, XXXII, 17, 1; Зонара, 9, 27).

После такого успеха Манилию было уже не стыдно вернуться под Карфаген, тем более что поход длился уже семнадцать дней вместо планируемых пятнадцати. Сципион и на этот раз помог всему войску, устроив конный рейд вместе с Гулуссой и Фамеей и добыв продовольствие. Его популярность среди воинов поднялась настолько, что многие уже молились о назначении Эмилиана на должность консула, поскольку считали, что только ему суждено покорить Карфаген (Аппиан, Ливия, 109).

Тем не менее консулом 148 г. до н. э. с назначением воевать в Африке был избран Луций Кальпурний Пизон Цезоний. Манилию нужно было сдавать должность и возвращаться в столицу, и туда же он отправил Эмилиана и Фамею. Когда они прибыли в Рим, сенат воздал хвалы первому и щедро наградил второго. Фамея получил пурпурное одеяние с золотой застежкой, коня с золотой сбруей, комплект доспехов и оружия, десять тысяч серебряных драхм, сто мин серебра в изделиях и снаряженную палатку. Пообещав после этого и дальше содействовать делу Рима, Фамея вернулся в Ливию (Аппиан, Ливия, 109).

А для Сципиона, наверное, самым ценным признанием его заслуг стали слова сурового Катона Цензора, сказанные им незадолго до смерти. Скупой на похвалу, самый непримиримый соперник Сципиона Африканского охарактеризовал его внука стихами из «Одиссеи»: «Он лишь с умом; все другие безумными тенями реют» (Гомер, Одиссея, Х, 495; Полибий, 36, 8, 6; Диодор, 32, 9а; Плутарх, Катон, 27).

Итак, новым командующим армией стал консул Луций Кальпурний Пизон Цезоний. Он был известен тем, что в 154 г. до н. э. в должности претора потерпел поражение от племени лузитан в дальней Испании и оказался не самой удачной заменой Манилию. Руководство флотом было поручено легату Луцию Гостилию Манцину. Весной 148 г. до н. э. новые военачальники прибыли в Африку и начали очередную кампанию. Аппиан описывает ее весьма скупо, полагая, вероятно, что отсутствие в армии Сципиона Эмилиана уже само по себе обрекало ее на неудачи.

Римляне не пытались штурмовать Карфаген или настичь Гасдрубала; выбранная ими стратегия заключалась в захвате остальных ливийских городов. Впрочем, и здесь дела у них шли неважно. Вначале Пизон и Манцин осадили с суши и моря Аспиду, но вскоре были вынуждены отступить, ничего не добившись. После этого Пизон захватил, возможно с помощью обмана, некий город, название которого неизвестно. Затем он приступил к осаде Гиппона Диаррита (Гиппагрет) – хорошо укрепленного города между Карфагеном и Утикой, жители которого часто перехватывали подвозимое римлянам продовольствие. Прошло лето, а результата не было, напротив, за время осады горожане дважды делали успешные вылазки, а пришедшие им на помощь карфагеняне (несомненно, воины Гасдрубала) сожгли осадные машины римлян. Причем в данном случае явно имело место достаточно кровопролитное сражение, подробности которого неизвестны, но результат был в пользу карфагенян. Показательно, что Аппиан лишь вскользь упоминает о нем, да и то в главе, посвященной уже другим событиям (Аппиан, Ливия, 111). В результате Пизону ничего не оставалось, кроме как снять осаду и отступить в Утику (Аппиан, Ливия, 110).