Но здесь Сципион остановился. Дело в том, что район Мегар, куда пробились римляне, был занят садами и огородами, пересечен всевозможными каналами и изгородями, и Эмилиан побоялся, что наступающие легионы попросту завязнут в этом лабиринте, а бой с хорошо знающими местность горожанами будет стоить слишком больших потерь. Он решил не рисковать и приказал отступить (Аппиан, Ливия, 117).

Сейчас вряд ли можно сказать, насколько оправданной была сдача столь легко завоеванной позиции, во всяком случае, Гасдрубал уже на следующий день по-своему отомстил римлянам за их ночное нападение. По его приказу на городскую стену, так, чтобы римским солдатам было хорошо видно, вывели пленных и подвергли самым страшным мучениям – им вырывали глаза, языки, жилы и половые органы, отрезали пальцы, подрезали подошвы ног и сдирали кожу, а остававшихся в живых сбрасывали со стен вниз.

Цель таких действий Гасдрубала очевидна. Мучительная смерть боевых товарищей должна была разозлить римлян и лишить карфагенян надежды на сколько-нибудь мягкие условия капитуляции, принуждая этим к самому отчаянному сопротивлению. Отчасти достичь этого удалось, по крайней мере, от римлян пощады уже никто не ждал. Но и популярность Гасдрубала сильно пошатнулась, ведь даже теперь далеко еще не все горожане стремились сражаться до последнего. Результатом этого стала новая вспышка борьбы за власть в городском совете, закончившаяся победой Гасдрубала, который арестовал и убил нескольких своих противников, став тем самым, по сути, единоличным правителем города. Таким образом, следует признать, что если на поле боя Гасдрубал и не проявил выдающегося таланта, то в качестве политического лидера был далеко не так бездарен, как его пытался показать Полибий.

Между тем Сципион, воспользовавшись тем, что карфагеняне накануне оставили свой внешний лагерь, захватил его и сжег, а затем приказал перекопать перешеек, соединявший Карфаген с материком. Пока шли работы, карфагеняне устроили вылазку, но были отбиты и помешать римлянам не смогли – город был отделен от большой земли двумя рвами длиной в пять километров каждый, которые дополнялись по флангам еще двумя. В итоге римский лагерь находился внутри четырехугольника, стороны которого образовывали рвы с частоколом. По направлению к Карфагену ров был дополнен почти четырехметровой высоты стеной, а в середине всего сооружения была воздвигнута высокая башня, с которой можно было наблюдать за тем, что происходит в городе. Теперь, впервые за все время осады, Карфаген оказался полностью блокирован с суши.

Когда перешеек был перекрыт, начальник карфагенской конницы Битиас, отвечавший за снабжение продовольствием, мог посылать его только морским путем, да и то лишь когда на берег с моря дул сильный ветер, позволявший транспортным судам прорывать цепь римских кораблей, блокирующих Карфаген. Поскольку Гасдрубал распределял еду только между тридцатью тысячами воинов, не заботясь об остальном населении, в городе скоро начался голод, от которого жители умирали сотнями, а многие бежали к римлянам (Аппиан, Ливия, 120). Сам Гасдрубал при этом устраивал пиры с дорогостоящими лакомствами и «вел жизнь не правителя государства, к тому же удрученного неописуемыми бедствиями, но откормленного быка, помещенного где-нибудь на рынке» (Полибий, 38, 2, 7).

После этого Сципион решил отрезать карфагенянам и выход в море. Для этого он приказал построить дамбу, закрывавшую гавань. Поначалу карфагеняне не верили, что римлянам удастся чего-либо достичь в этом деле, но все солдаты сутки напролет работали с таким напряжением, что дамба была завершена достаточно быстро. Теперь Карфаген оказался окончательно отрезанным и от моря (Аппиан, Ливия, 121).

Горожане осознали все отчаяние своего положения еще до того, как римляне достроили дамбу. Но отчаяние и подсказало им выход. В глубочайшей тайне, днем и ночью мужчины, женщины и дети копали новый выход из гавани, там, где уже глубина и ветер не позволили бы построить новую дамбу. Работа велась настолько скрытно, что даже захваченные римлянами пленные ничего определенного не могли сказать о том, что происходит в гавани. Одновременно с этим они строили боевые корабли, и, когда все было готово, пунийцы открыли выход из гавани и, к огромному удивлению римлян, вывели в море целый флот, насчитывавший пятьдесят квинкверем, трирем и более легких судов. Быть может, этот в самом деле ошеломляющий успех вскружил карфагенянам голову настолько, что они не сумели им должным образом распорядиться. Если бы они в тот же день атаковали стоявший на приколе и совершенно не охраняемый римский флот, то, безусловно, могли бы его полностью уничтожить. Однако среди пунийских военачальников не нашлось человека, который бы оценил такой редкий шанс, и карфагенский флот вернулся обратно в гавань, ограничившись только демонстрацией силы (Аппиан, Ливия, 121–122).

Когда на третий день карфагеняне вновь вывели свои корабли в море, фактор внезапности был утерян и им противостоял уже полностью готовый для битвы римский флот. В последовавшем затем полномасштабном сражении обе стороны дрались с огромным упорством и мужеством, и до конца дня победитель оставался неясен. Наконец, когда уже близился вечер, карфагеняне начали отводить свои корабли в гавань, надеясь продолжить бой на следующий день. Именно этот неудачно выполненный маневр и решил исход битвы. Более легкие и быстроходные суда опередили остальные корабли и, скопившись у входа в гавань, совершенно его загородили, в результате чего большие корабли были вынуждены выстроиться у тянувшегося вдоль берега мола и отражать атаки наседавшего римского флота. Карфагенские суда были лишены возможности маневрировать, но и в таком положении наносили противнику заметный урон, пользуясь тем, что для каждой новой атаки римлянам приходилось отступать, а во время разворота, который они делали перед самым строем пунийцев, их корабли оказывались особенно уязвимы. Однако моряки пяти кораблей из союзной римлянам греческой колонии Сида в Памфилии придумали, как усовершенствовать тактику нападения. Они бросили якоря на некотором расстоянии от неприятельского строя и после очередной атаки просто подтягивали к ним по канату свои корабли, не подставляя под удар борт, а затем вновь атаковали. Вскоре их примеру последовали и римские экипажи, и к наступлению ночи карфагенский флот был окончательно разгромлен. Немногие уцелевшие корабли укрылись в гавани (Аппиан, Ливия, 123; Ливий, Содержание, 51).

На следующий день Сципион предпринял атаку на мол, находившийся рядом с входом в гавань. На нем располагались укрепления, часть из которых римлянам вскоре удалось разрушить, а на самой насыпи установить осадные машины. Но когда наступила ночь, карфагеняне ответили им настолько дерзкой вылазкой, что, рассказывая о ней столетия спустя, Аппиан не скрывал уважения к жителям города. Раздевшись догола, с оружием и незажженными факелами в руках, карфагеняне двинулись к молу по мелководью, откуда их никто не ждал, кто вплавь, кто по шею в воде. Когда они его достигли и зажгли факелы, вспыхнула ожесточенная схватка, в ходе которой осадные машины были уничтожены, а римляне в страхе перед безумной отвагой пунийцев бежали. Паника среди них была такой, что Сципион, лично пытавшийся навести порядок в своей армии, приказал убивать бегущих, и несколько человек действительно поплатились жизнью, пока дисциплина не была восстановлена.