с мясистыми набрякшими щеками и густо наросшей щетиной; всё вместе производило гнетущее и гадкое впечатление. Берия сразу понял, что Иосиф находится без сознания и что дело его плохо. Нужно было срочно вызывать врачей, но Берия медлил. Обернулся к Маленкову и сделал знак глазами, приглашая подойти. Тот неслышно приблизился вместе со своими ботинками, встал рядом и стал смотреть на лежащего без чувств Иосифа. Берия подождал, не скажет ли он чего, но Маленков молчал. Лицо его сохраняло тупое и бессмысленное выражение. Тогда Берия набрал в грудь воздуха и произнёс негромко, но твёрдо:

– Па-моему, он крепко спит. Не стоит его будить.

Он выжидательно посмотрел на Маленкова. Но тот лишь пожал плечами, и Берия понял, что Маленкова можно не опасаться. В силу врожденной тупости и бесчувственности, он так ничего и не понял. И это было очень кстати. Не мешкая и больше не сомневаясь, он пошёл вон из комнаты.

В прихожей он сразу набросился на Лозгачёва.

– Ты чего панику развёл? Товарищ Сталин спит, ты разве не видишь? Он работал всю ночь, устал. Ему отдых нужен. Не нужно его беспокоить. Пусть выспится. А утром доложишь мне, сразу же, как только проснётся. Ты всё понял?

Лозгачёв вытянулся в струнку, вскинул руку к виску.

– Так точно, товарищ Берия! Я всё понял! Доложить вам лично, как только товарищ Сталин проснётся!

– Вот и харашо!

Берия согласно кивнул и потёр руки с довольным видом. Краем глаза он наблюдал за Хрущевым. Тот нахмурил брови и о чём-то напряжённо думал. Но Берия уже не опасался его. В комнату к Сталину тот уже не пойдёт. Побоится. Надо было сразу идти, пока была возможность. Хотя это ничего бы не изменило. Хрущёв ненавидел Сталина – Берии это было хорошо известно. Ненавидел и боялся. И что бы он сказал, увидев, как Сталин задыхается и хрипит? Послал бы за доктором? Поднял бы всех на ноги среди ночи? А зачем? Доктор тут не поможет. И никто уже не поможет. Видно, пришли сроки. Стало быть, нечего и суетиться!

Берия первым вышел на улицу, остановился на крыльце и с удовольствием втянул в себя стылый воздух. Голова сразу закружилась, и он зажмурился от удовольствия. Несколько секунд стоял неподвижно, наслаждаясь тишиной и покоем. Он всё сделал правильно, не допустил ни одной ошибки. Теперь можно было спокойно ехать домой. Иосиф вряд ли протянет до утра. А утром они займутся приготовлениями. Нужно создать похоронную комиссию. И готовить Президиум. Подготовить доклад, предложить неотложные меры. Нужно сразу начинать действовать, пока никто не опомнился!

Столь приятные размышления были прерваны Маленковым. Он вышел из дома и подошёл к Берии, поднял голову и посмотрел в лицо таким прямым и ясным взглядом, что Берия оторопел. Маленков ещё ничего не сказал, а Берия уже понял: он всё знает! Он знал ещё там, в комнате! Но ничего не сказал. И в прихожей тоже стоял молча, будто ничего не случилось. Видно, правду говорит русская пословица: в тихом омуте черти водятся!

Берия едва заметно улыбнулся своим мыслям. Он чувствовал себя необычайно легко – теперь, когда он убедился, что Иосиф уже не поднимется. Эту тайну знали теперь двое – он и Маленков. Значит, и действовать нужно сообща!

– Ну что, Георгий. Завтра утром будем собирать Президиум? – полувопросительно-полуутвердительно произнёс Берия. И к радости его, Маленков, чуть подумав, согласно кивнул.

– Теперь придётся, – проговорил со значением. И добавил со вздохом: – Да-а-а!..

Darkness

Иосифу казалось, что его куда-то несёт в густом душном потоке. Кругом кромешная тьма, нигде нет ни просвета, ни проблеска. Он задыхается и пытается выбраться из этого потока, но всё тщетно. Силится вздохнуть, но вместо чистого лёгкого воздуха в него вливается что-то тяжкое, обжигающее, давящее. Он силится, напрягает грудь, запрокидывает голову и расправляет плечи, но воздух не идёт в него, вместо этого – мучительное удушье, бессилие, боль. Иногда ему кажется, что он словно выныривает на поверхность, и тогда он видит по обеим сторонам какие-то холмы, а сверху – мечущиеся тени. Тени двигаются, меняют очертания и плотность. То вдруг слышится голос… что-то очень знакомое. Да! Он вспомнил – это Лаврентий что-то говорил! Но где же он? Почему не подойдёт, не поможет выбраться из этой духоты? Ему нужно поглубже вздохнуть – и кошмар закончится, наваждение схлынет! Но тени наплывают и растворяются. Голоса отдаляются и словно бы гаснут. Всё куда-то исчезает, а его всё несёт и несёт, и нет этому конца. Сил больше нет, и его влечёт куда-то вниз, на самое дно. Он уже не может дышать и погружается во мрак, где нет ни света, ни движения, ни мыслей и ни чувств. Но в какой-то момент его словно что-то выталкивает из глубины, и он вновь оказывается в несущемся потоке, и снова видит холмы и тени, и снова силится вздохнуть. Так он бился с чем-то непостижимым и безжалостным – слабый человек перед лицом неодолимой силы. В последние часы своей жизни он предстал перед этой слепой силой во всей своей наготе и беззащитности. И никто в целом мире не мог ему помочь. А главное, не хотел.

Ночь тянулась бесконечно долго. Все обитатели огромного дома со множеством пристроек и потайных ходов были на ногах, никто из них не спал. Но никто ничего и не предпринимал. У всех было донельзя странное чувство, своего рода раздвоение личности. Все понимали, что происходит нечто очень важное, страшное и величественное, но все делали вид, что всё нормально, нужно сохранять спокойствие и невозмутимый вид. Наступит утро, и всё образуется, всё опять пойдёт по-прежнему. В это, быть может, и хотели верить. Но при этом твёрдо знали: по-прежнему уже ничего не будет. Будет что-то иное. Иногда кто-нибудь подходил на цыпочках к страшной двери и прислушивался. Там было всё то же: жуткие хрипы вперемежку с тяжёлым прерывистым дыханием. Если это был сон, то лучше вообще никогда не спать! Лучше сразу умереть, но не спать так страшно, не дышать так жутко и тяжело!..

Но всё когда-нибудь заканчивается. Закончилась и эта жуткая ночь – страшная ночь освобождения от смертного ига десятков миллионов людей, ночь воскрешения надежд и упований! Морозная тьма постепенно рассеивалась, едва-едва затеплилось утро. Памятуя о полученном приказе, Лозгачёв твёрдым шагом вошёл в комнату к Иосифу, подошёл к нему и, наклонившись, прислушался… Иосиф всё так же лежал на спине и всё так же хрипел. Лицо его было страшно – покрытое