К февралю 1540 года Федерман уже вернулся в Севилью. Далее он сушей добрался до Гента, где в то время находился Бальтазар Вельзер, его номинальный начальник. Судя по всему, ему хотелось, чтобы губернатором Венесуэлы его назначил сам император, а не Вельзеры, однако возвращение Лас Касасу монаршей милости исключило такую возможность. Вместо этого Федерману пришлось выговаривать себе новый контракт с Вельзерами, поскольку первый был заключен в 1533 году сроком на десять лет, и время его действия уже подходило к концу. Вельзеры потребовали отчетов – к этому времени во Фландрии господствовала уверенность, что все конкистадоры возвращаются из Индий баснословно богатыми, но скрывают размеры своих колоссальных состояний. Федерман отказался предоставлять какие-либо отчеты.

Последовавшие за этим драматические события знаменовали собой поразительную перемену в жизни Федермана. Прежде всего, он был схвачен в собственном доме в Генте. После этого его бросили в антверпенскую тюрьму, а товары конфисковали. Его дело переходило из одного суда в другой. В конце концов оно добралось до Совета Фландрии, где слушания проводились только на латыни или на фламандском – испанский и немецкий игнорировались. Разумеется, все решения там принимались в пользу Вельзеров. Федерман пытался устроить так, чтобы его дело перевели в Совет Индий, и в этом получил поддержку кастильской короны.

Наконец Федермана присудили выпустить из антверпенской тюрьмы под залог в 8 тысяч дукатов. Однако фламандские власти отказались повиноваться приказу об освобождении, требуя, чтобы Федерман выплатил им 100 тысяч дукатов изумрудами, а также 15 тысяч дукатов золотом – сокровища, по их утверждению, полученные им от Хименеса де Кесады. Федерман отрицал что-либо подобное, однако результатом было его дальнейшее заключение в тюрьме, с удержанием его товаров фламандскими властями. По слухам, все, что Федерман привез с собой из Америки, было помещено им в банк Кристобаля Райзера – представителя дома Фуггеров в Севилье{1087}.

Двадцать второго сентября 1540 года в антверпенской тюрьме появился председатель Совета Фландрии и предложил Федерману подкрепить доказательствами свое утверждение, будто Вельзеры в Новом Свете занимались мошенничеством. В случае, если такие доказательства не будут предоставлены, ему предстояло подвергнуться физическому избиению одним из представителей дома Вельзеров. Федерман признал обвинение. Немедленно вслед за этим император, к этому времени узнавший о невероятных достижениях Федермана, повелел, чтобы заключенного препроводили в Испанию. Федерман прибыл в Мадрид в феврале 1541 года. После этого Совет Индий настоял на своей исключительной компетенции во всех вопросах, касающихся тяжбы между Вельзерами и Федерманом. Вельзеры подали жалобу, требуя возвращения обвиняемого во Фландрию; им было отказано. Федерману предоставили новую отсрочку до конца 1541 года.

В августе 1541 года он предстал в Мадриде перед судом, в котором председательствовал принц-регент Филипп, и признал, что его жалоба на Вельзеров была вызвана лишь желанием обеспечить себе освобождение из тюрьмы во Фландрии. После этого он перевел себе доход от своей энкомьенды в Боготе, назначенной ему Хименесом де Кесадой. К этому времени он был уже в Вальядолиде, под домашним арестом; и именно там его настигла смерть в феврале 1542 года.

Таким образом, покорение плато, на котором был основан город Санта-Фе-де-Богота, принесло почти столько же несчастий завоевателям, сколько и завоеванным. Долгие годы изгнания Хименеса де Кесады стали печальным комментарием к его выдающимся достижениям. Судебные преследования, которым подвергся Федерман, оказались для него едва ли не более разрушительными, нежели джунгли восточных отрогов Анд. Единственным из трех конкистадоров, столь непредвиденно встретившихся в Боготе в 1540 году, кто впоследствии продолжал жить и процветать, был Беналькасар, который получил пост губернатора Попаяна, – его известность как завоевателя Перу обеспечила ему это назначение. Неграмотный, но храбрый, он был одним из немногих великих воинов, переживших эру Конкисты.

Кабеса де Вака умел выживать – он оказался единственным уцелевшим конкистадором из экспедиции Нарваэса 1528 года. Среди индейцев в дельте Миссисипи о нем шла слава; много месяцев он торговал среди них раковинами (служившими им вместо ножей), шкурами, охрой (которую индейцы использовали, чтобы раскрашивать лица), кремнями для наконечников стрел, кисточками из оленьей шерсти, клеем из сосновой древесины и высушенного тростника. Его также считали врачом. Он давно планировал перебраться на запад к Пануко (протекавшей примерно в 700 милях к юго-западу от устья Миссисипи), в Новую Испанию – но его удерживало приятное общество Лопе де Овьедо. Это был сильный и энергичный конкистадор, и Кабеса хотел, чтобы тот отправился вместе с ним. Лопе де Овьедо же постоянно говорил, что не против переселиться на запад, однако не может даже думать об этом до следующего года.

В конце концов они все же выступили и пересекли Миссисипи. На западном берегу им тотчас же повстречались индейцы, которые сообщили, что поблизости находится группа христиан, которые живут здесь уже несколько лет. Этими христианами оказались Андрес Дорантес, Алонсо дель Кастильо и раб Эстебанико – также бывшие участники экспедиции Нарваэса. Дорантес был уроженцем Бехара в северной Эстремадуре – города, где женился Кортес; дель Кастильо прибыл из Саламанки; Эстебанико, возможно, был бербером. Все пятеро решили вместе отправиться к Пануко – однако когда они уже были готовы двинуться, Лопе де Овьедо внезапно сказал, что хочет взять с собой кое-кого из своих индейских любовниц. Он покинул своих друзей, намереваясь собрать женщин – и никто его больше не видел. Возможно, женщины уговорили его остаться.

Несколько месяцев Кабеса де Ваку держало в рабстве семейство одноглазых индейцев (так он их описал). Множество раз, по его воспоминаниям об этих людях, «они говорили, что мы не должны предаваться печали, поскольку вскоре им принесут колючие груши[138], и в конце концов они действительно появились». У этих людей было множество странностей. Например, они поджигали лес, чтобы вынудить ящериц и прочих подобных зверей выбежать из укрытий, после чего убивали их и ели. Они ловили оленей, окружая их кострами и отгоняя от знакомых пастбищ. Животным приходилось поневоле идти туда, где индейцы могли их убить, чтобы затем съесть. Из оленьих шкур они делали себе плащи, обувь и щиты. Они разводили костры, чтобы отгонять москитов, которые невзирая на это продолжали их донимать.

Кабеса, Эстебанико, дель Кастильо и Дорантес сговорились бежать от своих индейских хозяев под прикрытием темноты, когда наступит новолуние. Так они и поступили, и оказались на территории индейцев маркаме, на чьем языке, по всей видимости, могли говорить. Не успели они прибыть, как в тот же вечер несколько индейцев пришли к дель Кастильо, жалуясь на ужасные боли в голове и умоляя их излечить. Дель Кастильо начертал в воздухе знак креста и объявил, что вверяет их Господу, после чего индейцы сказали, что все их боли прошли. То же произошло еще в нескольких случаях. Эти события принесли испанцам не меньшее утешение, нежели индейцам, поскольку укрепили их веру. Кабеса отмечал: «Случившееся побудило нас вознести многие хвалы нашему Господу, ибо мы еще полнее узнали благость Его и утвердились в надежде, что он освободит нас и приведет туда, где мы сможем Ему послужить. Что до самого меня, то я всегда имел веру в Его милосердие и в то, что Он избавит меня из этого плена». Кабеса предпринял также относительно «врачебное» действие, удалив стрелу из оленьей кости, засевшую в груди одного индейца довольно близко к сердцу. «Это исцеление, – вспоминал Кабеса, – принесло нам славу повсюду в этой земле».