В конце концов, был выбран участок в Айлендбридж, на западной окраине столицы, между зоопарком и тюрьмой Килмайнхэм. Это двадцать пять акров на южном берегу Лиффи — реки, которая вполне могла бы стать Летой.

Сэр Эдвин Лютьенс проектировал мемориальный парк. В нем установили высокий кельтский жертвенный крест и памятный камень, который, как говорили, «выглядит, словно прилавок в магазине»[1701]. На камне была сделана надпись, слова выбирал Киплинг: «Их имена будут жить вечно».

Крест и камень стояли среди фонтанов, открытых беседок, увитых ползучими растениями, вручную вырезанных из известняка павильонов. Но, хотя Британский легион проводил церемонии в честь Дня перемирия, положившего конец Первой Мировой войне, женщины (часть из которых были вдовами, живущими на пенсию, выплачиваемую Джоном Буллем) продавали маки, а ветераны пели «Боже, храни короля!» и в Дублине, и в Белфасте, ирландские националисты хотели предать Первую Мировую войну забвению.

После завершения Айлендбриджа в 1938 г., он не удостоился никакого официального открытия. Премьер-министр Имон де Валера отказался разрешать подъем государственного флага Соединенного Королевства, парад полковых штандартов или любую другую «демонстрацию, которая может оскорбить национальные чувства»[1702].

В дальнейшем мемориалу позволили прийти в упадок. Беседки гнили. Розовые сады чахли и высыхали. Вандалы грабили павильоны, громили фонтаны и уродовали обелиски. Если Канада почтительно поддерживала свой колоссальный алтарь на «освященной земле»[1703] Вими, то Айлендбридж пережил забвение, доходящее до осквернения.

К другим военным памятникам в Свободном Государстве тоже относились с пренебрежением. Один из них в центре Слиго заменили бронзовой статуей У.Б. Йейтса. Памятник у главного входа на вокзал Коннолли в Дублине был отправлен в забвение на платформу номер 4. «Давайте забудем» — вот какой лозунг больше всего подходил для мемориальных досок в двадцати шести из тридцати двух ирландских графств. Приверженцы зеленого флага не хотели никаких воспоминаний о жертвах своих соотечественников ненужной и ошибочной войне. Вместо этого они хотели вспоминать ужасающие сцены, рожденные Пасхальным восстанием в 1916 г., славную борьбу за национальное освобождение и ирландские достижения в пробивании самой большой бреши в обороне Британской империи после Йорктауна.

Все страны вырезают какие-то моменты из истории и придают ей форму, чтобы она соответствовала текущим требованиям. Однако новое ирландское государство изуродовало свое прошлое. Это было понятно в виду настоятельной необходимости создать нечто отдельное, стереть клеймо второго острова Джона Булля, вырвать ирландцев у короны. Более того, вычеркнуть эпизод ирландского участия в Первой Мировой войне оказалось легко, придумав сагу об английском владычестве и конце того, что в Декларации независимости республиканцев 1919 г. названо «долгими веками безжалостной тирании»[1704].

Само по себе это описание игнорирует прогресс, происходивший полвека после голода. В два раза увеличилось количество школ, было построено 3500 миль железных дорог, развивались службы здравоохранения и социального обеспечения, наблюдались улучшения в жилищном строительстве и обеспечении жильем, делались важные шаги в экономике, увеличивались возможности обогащения на аванпостах Британской империи.

Но ничто из этого не имело большого значения, поскольку оставались унизительные обиды и недовольство — особенно, из-за земли, образования и религии. Британские правительства пытались решить эти проблемы, помогая мелким фермерам, санкционируя школы с учащимися одного вероисповедания и отделяя ирландскую протестантскую церковь от государства.

Однако такие уступки не могли удовлетворить Ирландию. Проблема была не в том, что как только Гладстон находил ответ на ирландский вопрос, то ирландцы тут же меняли вопрос. Вопрос-то как раз оставался всегда одним и тем же — как избавиться от унии? Навязчивой идеей для ирландцев стала невыносимая трагедия утерянной свободы. Это было зло, которое отравляло каждую проблему и заражало любое решение.

За границей, а особенно в городских гетто Америки, где у жителей текла «зеленая кровь», это порождало «ожесточенный национализм» с лозунгами: «Купи динамит!», «Боже, освободи Ирландию!»[1705] На Британских островах проблема тревожила не только революционеров из тайных обществ (фениев), но и политиков, сторонников гомруля («Home Rule», самоуправления) в Вестминстере. Последние хотели, по словам Гладстона, промаршировать «через грабеж к расчленению империи»[1706].

Конечно, после голода большинство ирландских семей были заняты борьбой за выживание. Многие все еще жили в сильной нищете. Иные, которые не отчаялись полностью, эмигрировали. И Англия это одобряла. «Ирландия кипит, — писала «Сатурдей Ревью», — и пена течет через Атлантику»[1707].

Но американцы ирландского происхождения смотрели на экономическую ссылку, как на политическое изгнание. Многие беженцы были земледельцами, чьи маленькие участки земли, где выращивался картофель, объединили в большие пастбища. Овцы съедали людей. Четверть Ирландии, пять миллионов акров, сменили хозяина в годы после голода. И новые владельцы заработали репутацию «жадных вампиров» и «коронованных вурдалаков»[1708], которые получали дьявольское удовольствие от того, что драли с арендаторов непомерную плату и выселяли их.

Но лишь немногие соответствовали этому описанию. На самом деле 150 000 фермеров-арендаторов, занимающих тридцать или более акров (в целом три четверти сельскохозяйственных земель в стране), наслаждались скромным процветанием до упадка конца 1870-х гг. Они формировали основу появляющегося среднего класса, который искал парламентских решений проблем своего острова. Но Ирландская партия в Вестминстере, которую возглавлял Айзек Батт, и кампания за ограниченное самоуправление в имперских рамках, оказались неэффективными. Столь же неэффективными были и фении, которые в 1867 г. выставили пики против винтовок Энфилда и мало получили в плане трансатлантической помощи, кроме нескольких дюжин ирландо-американцев, которые прибыли на корабле под названием «Эринс Хоуп» («Ирландская Надежда»).