Какое-то время Великий Старец, который тоже хотел найти вопрос, способный объединить фракции в Либеральной партии, кое-что держал в секрете. А ирландский вождь начал устанавливать связь с «тори». Но когда всплыло, что Гладстон поддерживает гомруль, как единственное средство успокоения Ирландии, Парнелл заключил крепкий союз с либералами.

Первый закон Гладстона о гомруле (1886 г.) вызвал волнения в протестантском Ольстере. Он привел таких «вигов», как лорд Хартингтон, и либеральных империалистов (Джозеф Чемберлен и др.) в объятия «тори», не позволив получить большинство в Палате общин. Однако тот факт, что великая британская партия признала вескость и обоснованность национальных стремлений Ирландии, имел огромное значение. Это показывало, что не только уния обречена, но и дни империи сочтены. Все происходило не потому, что Гладстон предлагал (в чем обвинил его лорд Рэндольф Черчилль) воткнуть «нож в сердце Британской империи»[1731]. Великий Старец ставил целью укрепить империю на основе согласия. Но это подразумевало и вариант несогласия. Если Ирландия уйдет, всегда предупреждали строители империи, то едва ли можно будет сохранить Индию, поскольку Индия являлась «большей Ирландией»[1732].

Консервативная и Юнионистская партия, которая теперь пришли к власти на два десятилетия (с либеральной интерлюдией между 1892 и 1895 гг.) были нацелены предотвратить эту катастрофу. «Ирландию следует удержать, как и Индию, любой ценой, — объявил лорд Солсбери. — Если возможно — путем убеждения; если нет — силой»[1733].

В 1887 г. Солсбери отправил своего племянника Артура Бальфура управлять Ирландией по этим принципам, как главного уполномоченного по делам Ирландии. Почти все осуждали такое назначение, но не из-за вопиющего непотизма, а потому, что Бальфур казался совершенно неподходящим для этой должности. Отправлять такого вялого и томного сибарита в беспорядочную и запутанную ирландскую политику казалось, как заметил его задушевный друг Керзон, «бросанием хромой утки в сборище злых котов»[1734].

Но Бальфур разделял патрицианское презрение дяди к ирландцам, считая их не более готовыми к самоуправлению, чем индусы или готтентоты. Было что-то извращенное в людях, которые голодали на болотах и в горах, когда могли эмигрировать или выращивать чечевицу, менее подверженную заражению, чем картофель. Ирландцев следовало дисциплинировать. В противном случае, как предупреждала «Эдинбург ревью», колонии потеряют уважение к метрополии, а на англичан «перестанут смотреть, как на доминантную нацию»[1735].

Однако Бальфур обещал быть справедливым и твердым. «Я буду таким же безжалостным, как Кромвель в принуждении подчиняться закону, — объявил он. — Но в то же самое время я буду таким же радикалом, как любой реформатор при заглаживании обид»[1736].

Поэтому Бальфур поддержал землевладельцев, подавил «план кампании» (забастовки из-за арендной платы), который отверг сам Парнелл.

Главный уполномоченный по делам Ирландии оплатил пробивных людей для бейлифов из секретных служебных фондов. Он поддержал полицию, когда она расстреляли бунтовщиков в Мит-челстауне в сентябре 1887 г. Бальфур сопротивлялся улучшению условий содержания в тюрьмах, которые должны были убивать политических заключенных с плохим здоровьем, и частным образом жаловался, что имеется «какая-то таинственная связь между больными легкими и ирландским патриотизмом»[1737].

Ирландские члены Парламента сравнивали «кровавого» Бальфура с римским императором Гелиогабалом, «который имел привычку восстанавливать растраченную энергию в ванне с детской кровью»[1738]. Он оставался спокойным и безразличным к оскорблениям, насмешкам и уколам при встрече и отвечал на угрозы небрежным покручиванием пенсне.

На какое-то время его репрессии, хотя они ни в коей мере не соответствовали по суровости тем, которые проводил Кромвель, смогли утихомирить Ирландию. Но долгосрочным эффектом стало усиление кельтской ненависти к саксам, причем она была такой сильной, как писал Джордж Мур, «как ярость хорька, когда он сжимает зубы на шее крысы»[1739].

Панацеи Бальфура, даже с помощью восстановления экономики, мало что сделали для улучшения отношений между расами. Да, он продолжал процесс помощи арендаторам в покупке их владений, что через какое-то время должно было решить земельную проблему. Но при этом ставилось столько условий, что процесс стал известен, как «Загадка мистера Бальфура». Большинство других его реформ оказались еще менее успешными. Его проект Католического университета провалился. Он потерял средства на западе и не смог достаточно инвестировать на востоке. Ему не ставили в заслугу легкие железные дороги, которые сопровождались тяжелыми наказаниями. Наконец, как и другие британские империалисты, он никогда не понимал, что административные панацеи никогда не вылечат болезни покоренной нации. Ни копье в случае использования силы, ни припарка в случае примирения никогда не вытянут яд из ирландской политики. Могло подойти только лекарство Парнелла, хотя оно никогда должным образом не учитывало Ольстер. К 1889 году ирландский вождь считал, что он может вскоре добиться самоуправления, поскольку его престиж достиг зенита, когда выяснилось, что «Тайме» использовала поддельные письма для втягивания его в дело об убийствах в Феникс-парке. Но на следующий год он получил удар. Его порочная связь с Катериной О'Шеа, которая осложняла ему жизнь на протяжении десяти лет, раскрылась, когда ее корыстный муж назвал его соответчиком в деле о расторжении брака. Парнелл хотел жениться на своей любовнице, не стал защищаться, и поэтому был соответствующим образом очернен. Но он пытался удержать лидерство, и таким образом от него отделились приверженцы высоких моральных принципов, Ирландская партия разделилась, и это серьезно повредило движению за самоуправление.

Через год Парнелл умер, оставив Ирландии горькое наследство из разочарования и разделения. Некоторые говорил, что он пал, как Люцифер, другие, что был распят на кресте, как Христос. Каким бы ни был вердикт, смерть некоронованного короля стала ключевым эпизодом в истории страны. Йейтс оплакивал его, представляя Парнелла направляющим Ирландию из могилы: