Восстание фениев было плохо организовано, не имело надежды на успех и оказалось быстро подавленным. На земле, где Христос и Цезарь были закадычными друзьями, как выразился Джеймс Джойс, его тут же предали анафеме и прокляли. Римский католический епископ Керри призывал на головы его руководителей «самые страшные проклятия, желая всяческих напастей и погибели». Он же объявил, что вечность не будет слишком долгим сроком для их наказания, а «Ад окажется для них недостаточно жарким»[1709]. Земной судьбой революционеров становились либо виселица, либо тюремное заключение.

Казалось, что все это подтверждает афоризм одного конституционного националиста, Дж.П. Кёррана, о том, что ирландцы — плохие подданные, но еще худшие бунтовщики. Однако эти бунтовщики сохранили традицию силового решения вопроса, завладели воображением соотечественников и вдохновили на новые подвиги для решения ирландской проблемы. Гладстон, который считал, что в соединении Ирландии с Америкой или Канадой заключается только опасность для империи, восстановил привилегии англиканской церкви и уменьшил права землевладельцев. Чарльз Стюарт Парнелл, которые защищал фениев в Палате общин и стал «главой» Ирландской партии в 1880 г., пытался поддерживать равновесие между революционными и конституционными силами. В духе Джеймса Финтана Лалора, бунтовщика 1848 г., который считал, что голод растворил связи в обществе, Парнелл не гнушался насилия в земельном вопросе, как средства получения самоуправления. «Если бы завтра у нас появились фермеры, владельцы земли, — говорил он, — то мы недолго оставались бы без ирландского Парламента»[1710].

Только Парнелл обладал гением для создания альянса, который, по словам одного восхищенного им биографа, «привел бы Ирландию в пределы видимости земли обетованной»[1711].

Парнелл стал полной противоположностью добродушному и мягкому Батту с его благородной внешностью. Глава Ирландской партии был холоден, не шел на компромиссы и походил на тигра. Как говорил сам Батт как раз перед тем, как Парнелл вошел в Парламент в возрасте двадцати девяти лет в 1875 г., «саксы найдут его неприятным покупателем, хотя это — симпатичный парень».

Сами фении признавали, что Парнелл — «человек для борьбы с англичанами; он был очень похож на них, столь же холодный, бессердечный, жесткий, неумолимый и непреклонный»[1712].

Он родился в семье жизнерадостного сквайра в Уиклоу, ходил в школу в Англии, говорил с английским акцентом и научился ненавидеть англичан еще на коленях у матери, рожденной в Америке. Парнелл особенно ненавидел их претензии на превосходство, которое давалось без особых усилий. Его высокомерие стало очевидно в колледже Магдалины Кембриджского университета, прославленного скорее социальными, а не интеллектуальными различиями выпускников. Здесь Парнелл отказался вступать в Гребной клуб, что привело к ссорам и «закончилось дракой»[1713].

Однако в отличие от мифа он, судя по всему, очень хорошо прижился в колледже. Несмотря на то, что посещал Парнелл его с перерывами, он получил некоторое образование, хотя один соратник в дальнейшем заявлял: единственной книгой, которую когда-либо читал глава Ирландской партии, была «Лошадь» Уильяма Юэтта.

Другие студенты устроили в его честь прощальную пьянку, когда Парнелла временно исключили из университета за шумную ссору и драку с торговцем, продававшим органические удобрения.

Именно непоколебимость и твердая решимость Парнелла сражаться с англичанами в Палате Общин сделали его таким внушительным лидером. Хладнокровие и смелость лидера затмевали очевидные политические дефекты — например, недоступность и нечеткость в выражении мыслей. Мешали и его нелюбовь к похоронам, и зловещая пропаганда национализма. Но еще хуже оказалось то, что Парнелл испытывал суеверное отвращение к зеленому цвету.

Более того, он постоянно рисковал раскрытием его тайной связи с Кэтрин О'Ши, хотя его, как ни странно, не беспокоили опасности. Когда капитан О'Ши пригрозил ему дуэлью, поскольку нашел портмоне политика в доме жены в Элтаме, Парнелл только спросил, что капитан сделал с его вещами. Его холодная сдержанность едва ли скрывала натянутые нервы и бурлящие страсти, которые были сродни, как говорили некоторые, сумасшествию, встречавшемуся среди членов его семьи.

Но еще больше, чем авантюризм и безжалостные обструкции в законодательном органе, на людей его родной земли производило впечатление его «великолепное молчание»[1714], поскольку, как сказал один фений, все агитаторы говорили. Таинственность Парнелла, «подобного сфинксу»[1715], получалась у него естественно. Он предпочитал размахивать чеками в воздухе, чтобы таким образом высушить чернила, а не оставить образец своей подписи на промокательной бумаге.

Но непроницаемость позволяла ему сохранить двойственную суть политической позиции. Он отказывался определяться: несмотря на публичный протестантизм и агностицизм в частном порядке, Парнелл искал расположения римских католиков. Он был крайне хитер и изворотлив. Занимаясь прелюбодеянием, он иногда брал псевдоним «мистер Фокс» («господин Лис»). Однако он вел себя с автократической уверенностью, а его коней звали Президент и Диктатор.

Парнелл был бледен, носил бороду и держался величественно, а суровый взгляд его карих глаз с рыжеватым отливом, казалось, действовал гипнотически. Это был мечтатель и провидец, которого характеризовали метафорами, выражающими несгибаемость и несокрушимость (например, называли «человеком из бронзы»[1716], куском гранита, «оплавленным сталью»)[1717].

И он был пророком, чья атака на целостность Британской империи вдохновила на приветствия, достойные монарха. Как и освободителя Дэниэла О'Коннелла, его называли «некоронованным королем Ирландии»[1718].