разговаривали, потом вдруг замолкали, смотрели друг на друга, прятали глаза. Потом снова разговаривали ни о чём. Между ними появилась тайна, которую они ещё не могли осознать, но она им нравилась. И эта тайна была необычайно красивой.

32

Длинный летний день клонился к закату. Солнце превратилось в большой красный шар и едва катилось по небу в сторону сосновых макушек, поджидавших его на вершине сопки. Всё затаилось, даже тучи насекомых притихли, отдыхая от дневного зноя и готовясь к своим кровососным делам.

Немолодой, спокойный конь белой масти, которого выделили Родиону, уморился от дороги. Полсотни вёрст, пройденных за день, утомят кого хочешь. Сам наездник тоже притомился, но усталость уходила при приближении к дому. Вот уже последний подъём, полверсты вдоль околка, а там поворот к деревне, откуда её уже видно. На повороте Родион слез с коня и повёл его в поводу, хотелось унять волнение, внезапно нахлынувшее на него.

— Что, друг, добрались? — сказал Родион, перекидывая узду через голову коню и протирая веки на лошадиной морде, где скопилась мошка. — Пойдём потихоньку, впереди есть валёжина, там и передохнём малость, оглядимся.

Поваленная ветром сосна не годилась на дрова: она была обильно покрыта крупными сучьями, пилить и колоть — все руки обобьёшь, а упала она от стихии. Сначала молния ударила её под самый корень да выжгла ствол, а потом порыв ветра уронил красавицу. Теперь она стала местом отдыха всех жителей, возвращавшихся домой и желавших передохнуть, а также грибников и ягодников, промышлявших возле своей деревни.

Внешне деревня не изменилась: домов не прибавилось, значит, и сельчан не прибавилось. Родион даже обрадовался тому, что всё осталось по-старому: таким, каким он вспоминал эти места там, в далёкой стороне, а ещё снилась ему Бирюса, по которой ему пришлось походить и пешком по льду, и на лодках, чтобы проверить шивера. Снились сине-зелёные дали бескрайней тайги — на них когда-то он любовался, взбираясь на высоченное дерево. Эти зелёные волны поднимались по вершинам распадков и опускались в небольшие долины, вечно колыхаясь под порывами бродяги-ветра. Если внизу было совсем тихо — не шевелилось ни травинки, то макушки высоченных сосен и лиственниц покачивались из стороны в сторону и поскрипывали.

Только третий день заканчивался, как Родион вышел из вагона на Тайшетском вокзале, а столько событий произошло, но самое главное и самое важное — Лиза. Теперь только она занимала все его мысли. Раньше она была для него необычной подружкой, а теперь что-то произошло — весь мир переменился, и казалось, что даже война, о которой он пытался поскорее забыть, ушла куда-то далеко, будто сон. Он видел только глаза Лизы: то полные слёз, то лукавые, то весёлые. Вот и теперь, вспомнив эти глаза, Родион улыбнулся и поднялся с сосны.

— Пошли дальше, — сказал он коню, пощипывающему траву.

Последние полверсты до первой поскотины закончились быстро — через прогон Родион вышел прямо к дому брата. Забасил кобель во дворе не то чтобы от злобы, просто для порядка. Родион окликнул его, кобель прислушался, замолчал и стал старательно вилять хвостом.

— Кто там собаку изводит? — проворчал Евсей, выходя из сарая, где он готовил инструмент к уборке хлеба.

Покос только закончили, теперь было немного времени передохнуть и приготовиться к осени. Евсей открыл калитку и онемел.

— Вот и потеря наша, — только и сказал он, прислонившись к калитке.

— Брат, ты чего? — растерялся Родион и придержал Евсея.

— Ничего, теперь уж ничего, всё хорошо, — сказал Евсей и обнял брата.

Из дома выскочила Ульяна, за ней — дети.

— Дядя Родя приехал! — кричали они. — Дядя приехал!

Со всех сторон по улице бежали дети посмотреть на солдата, уже спешили и сельчане, повинуясь нежданной радости. Мужики степенно и важно подходили к Родиону, пожимали руки; женщины, отворачиваясь, вытирали влажные глаза. Ребятишки крутились вокруг, разглядывая гостя, некоторые уже и забыли его. Только Саша Поляков стоял возле своего дома и издалека смотрел за происходящим.

— Саня, ты чего в стороне от людей? — крикнул Евсей. — Иди сюда.

Только тогда Саня медленно подошёл и протянул руку Родиону.

— Вот и сон в руку, как и сказал, что скоро Родион приедет, так и вышло по его, — сказал Кирьян.

Бабы загомонили, удивляясь такому совпадению.

— Ведь точно говорил Саня. Мы и порядок у тебя навели в доме, — сказала Настасья. — Теперь и встречины сделаем, а ну, бабоньки, давай неси, что у кого есть, сейчас и стол соберём.

— Правильно сказал Саня, что не один придёт Родион, видишь, коня привёл, а наши бабы думали, что с жёнкой придёт.

Мужики поначалу захихикали, а потом и вовсе захохотали, разряжая обстановку.

— Тебе и дом бабы принарядили. Раз Саня сказал — пришлось постараться, — смеялся Маркел.

Встречины решили делать в доме Родиона. Со всех домов потянулись женщины с чугунками, а Родион тем временем одаривал ребятишек.

Засиделись допоздна. Пришлось зажечь две лампы — одной было мало. Плясали, пели песни, веселились как умели, как душа велела. Евсей весь вечер сидел рядом с братом, словно боялся, что тот опять может исчезнуть. Дети подходили к Родиону потрогать награды. Маркел оглядел награды и сказал:

— Я сколько раз бывал в Конторке, там, в забегаловках, много бывших фронтовиков видел: калеки есть, разные болтуны есть, но «Георгия» я ни у кого не видел — а здесь сразу два. Молодец, Родька, не посрамил наши Тальники. А скажи-ка, Родион, про нашу деревню никто и слыхом не слыхивал?

— Верно, про Тайшет знали мои дружки из Канска, а о нашей деревне не только там, но и в Тайшете мало кто ведает.

— Вот и хорошо: меньше знают — нам спокойнее, — заключил Маркел и поднял стакан. — За нашего героя, за нашего Родиона, а Евсей? Совсем пацаном с нами на Бирюсу бегал, а смотри теперь — герой.

Когда все разошлись, Родион вышел на крыльцо и сел подышать прохладным воздухом августовской ночи. В воздухе появилась мелкая изморось, выпадавшая в обильные утренние росы. Хотелось посмотреть на звездопад — особенно красивый в августе. Не успеваешь задумать желание, а две-три звезды уже прочертили небо белыми линиями и упали за дальнюю сопку. Звезды торжественно и тихо соскальзывали с поднебесья и сгорали, не долетая до земли. Никакого шума или даже шороха, словно всё живое на свете замирало, любуясь ими. А ещё любил Родион тихие летние зарницы, разрезавшие дальний край неба во всех направлениях так часто, что, казалось,