class="p1">Действительно, куда она, Сильвия, может пойти? Как ни странно, но ее служба тоже была связана с коммунистической партией. Правда, она работала в федеральном ведомстве, но ее босс и многие из сотрудников были партийными. Прояви Сильвия хоть малейшие оппозиционные настроения по отношению к коммунистической партии, она сразу вылетела бы с работы… У американских капиталистов не хватает ума даже на то, чтобы контролировать свои собственные учреждения. Повсюду господствуют товарищи. Американский капитализм лишен даже классового сознания. Ему не хватает нормального политического эгоизма. Он живет сегодняшним днем, долларом. Он — как жирная свинья, которая жрет, хрюкает и не знает, что завтра ее заколют… Если кто-то попытается пробудить свинью от ее свинской сонливости и указать ей на опасность, она набросится на него со всей своей свинской яростью. После долгих колебаний Сильвия все же решила пойти на этот прием.

Приход Сильвии стал знаком для всех ее друзей и подруг, что она преодолела сомнения и меланхолию и в ней победил здоровый инстинкт. Ее окружили, ей говорили комплименты, пересказывали ей всякие домашние сплетни, подбадривали ее шутками, анекдотами и конфиденциальными новостями. Имени Германа никто не упоминал. Все избегали даже говорить такие слова, которые могли бы навести Сильвию на мысли о нем. Одно не понравилось собравшимся товарищам: Сильвия носила обручальное кольцо. Ее подруги считали, что его следовало уже снять. Однако они верили, что со временем и до этого тоже дойдет. Нельзя жить прошлым. Германа нет, и всё… Невозможно здесь, в Нью-Йорке, знать, что случилось с человеком на другом конце света. Коммунисты должны заниматься проблемами сегодняшнего и завтрашнего, а не вчерашнего дня…

Мужчины крутились вокруг нее, как вокруг молодой вдовы. Ей заглядывали в глаза. Бросали взгляды на ее туалет. Сильвия не носила траура, но и не оделась так, как полагалось бы одеться на такое мероприятие. Она была в обычной, будничной одежде, почти без помады на губах, в которых была зажата сигарета, с растрепанными, по-мужски короткими волосами. Большие черные глаза смотрели серьезно и удивленно, даже ошеломленно. «Да, они вели бы себя точно так же, если бы пропала я, а остался Герман, — думала Сильвия. — Если кто-то падает, его надо сразу же растоптать и забыть… Но разве это тот коммунизм, к которому я стремилась? У меня были совсем другие идеалы. Я когда-то думала, что именно для социалистов отдельная человеческая личность имеет ценность… Ладно, я была наивна». Она вспомнила слова Германа о том, что ничего нельзя предвидеть и у каждого события есть своя логика. Сколько раз она говорила Герману, что идущие в России чистки ей не нравятся, а Герман все оправдывал, сглаживал, доказывал ей, что партия не может считаться с сантиментами, а обязана приспосабливаться к диалектике событий. Вчерашний друг может оказаться сегодня врагом, утверждал Герман. Человечество и его развитие это не стоячая вода, а Гераклитов поток, который мчится, меняясь каждое мгновение. С каждым изменением в политике и экономике меняются все взаимосвязи и соотношения. Герман привел ей пример из математики — интегральное и дифференциальное исчисление. С каждым изменением икса меняется значение его функций. Так, например, нет никакого противоречия между утверждением Молотова, что фашизм — это дело вкуса, и призывом Сталина ко всему мировому пролетариату и ко всем прогрессивным силам бороться против нацистской бестии. С нападением Гитлера на Советский Союз изменились все ценности, в том числе моральные…

«Все было бы хорошо, если бы он не поехал туда! — говорила себе Сильвия. — Его заманили, заманили в ловушку… Жив ли он еще? Может быть, он сидит в тюрьме? И что же он думает, сидя в советской тюрьме? Может ли найти этому какое-то оправдание? Или личная трагедия привела его к сомнениям? Полжизни отдала бы, чтобы взглянуть на него, обменяться с ним хотя бы несколькими словами… И все-таки надо жить! Надо жить! Я не могу сидеть и предаваться скорби до конца своих дней. Если я не пускаю себе пулю в голову, то обязана продолжать нормальное существование…»

Как ни странно, но при всей своей озабоченности Сильвия нуждалась в мужчине. Что-то в ней кипело, пенилось, вибрировало. Ей поминутно становилось жарко. Пока Герман был с ней, другие мужчины физически ее не привлекали. Но теперь в ней пробудилось какое-то любопытство. Товарищи буквально буравили ее глазами. Их взгляды падали на ее грудь, бедра. «Что они во мне находят? Мужчины — это животные, животные… — Сильвия глубоко затянулась сигаретой. Задержала дыхание. Из ее груди рвались рыдания, крик. — И это человек? И это жизнь? И это коммунизм?» Но Сильвия знала, что кричать нельзя. Нет ни Бога, ни справедливости, ни плана, ни цели. Если кто-то начинает биться головой о стенку, его отправляют в сумасшедший дом… Взрослый человек должен уметь наступать на мертвых и при этом улыбаться. И молчать, видя несправедливость, — по крайней мере, до тех пор, пока общество не будет построено на разумных основаниях…

Глава двадцать третья

1

На Новолетие Лея снова поехала к Джеку на Лонг-Айленд. Как ни странно, но Патрисия начала в последнее время проявлять интерес к еврейству. Она часами разговаривала с Леей. Ей, Патрисии, скоро рожать. Кем будет ее ребенок? «Раз отец — еврей, — говорила Патрисия, — то и ребенок тоже должен быть еврейским». Джек смеялся над словами Патрисии. «Что я за еврей?» — спрашивал он. Зачем вообще крутить голову с религией, если ни он, ни она не религиозны? Но Патрисия снова и снова заводила этот разговор. Соседи здесь почти все евреи. Здесь есть еврейский общинный центр. Если родится мальчик, то надо будет сделать ему обрезание. Патрисия указывала на другие смешанные пары из числа соседей, в которых детей воспитывали евреями.

— Ребенок, — говорила Патрисия, — не может висеть в вакууме. Если он, когда вырастет, решит, что будет атеистом, — отлично, но пока ребенок мал, его нельзя изолировать от всех.

Лея поначалу поддерживала Джека. Она говорила Патрисии:

— Зачем делать ребенка евреем? Чтобы снова пришел какой-нибудь Гитлер и сжег его?

Однако Патрисия отвечала на это:

— Гитлер мертв, а евреи живут.

Вскоре Лея перешла на сторону Патрисии. Джек действительно левый, почти коммунист. Однако вести войну с женой и матерью не в его натуре. Зачем вообще спорить о еще не родившемся ребенке? Но Патрисия начала плести сети. Она сговорилась с другими матерями. Она получила информацию о том, как делают обрезание. Она позаимствовала у соседки, жены одного инженера, книгу на английском языке с изложением основных принципов и