Не из-за чего расстраиваться, думал Армстронг. Шансы в любом случае были невелики. Я доберусь до Мзитрюка в другой раз. Я доберусь до него, и я доберусь до тебя, мой старый друг Хашеми, гнусное это было дело с твоей стороны убивать Талбота. Зачем ты это сделал? Из мести, потому что он знал многие из твоих секретов? Он не сделал тебе ничего дурного, наоборот, подкладывал тебе много костей на тарелку и сгладил много твоих ошибок. Гнусно с ним обошлись! Ему ты шанса не оставил, так почему у тебя он должен быть? Как только я договорюсь о том, как выбраться отсюда, тебе конец. Больше нет смысла тянуть, раз Мзитрюк знает, что я за ним охочусь, и скалится себе из своей норы. Может, начальство пошлет в Тбилиси кого-нибудь из специальной службы или команду спецназа теперь, когда мы знаем, где он засел, – кто-нибудь да доберется до этого ублюдка. Даже если у меня не получится…

Его отвлекли слова Хаким-хана, спрашивавшего: «Полковник, что там такое про Язернова и кладбище в Джалехе?» И гладкий ответ Хашеми: «Это приглашение, ваше высочество. Язернов – посредник, которым Мзитрюк пользовался время от времени, приемлемый для обеих сторон, когда нужно было обсудить что-то важное для обеих сторон». Армстронг едва не рассмеялся, потому что Хашеми не хуже него знал, что это было обещание личной вендетты и, разумеется, немедленной ликвидации «Секции 16/а». Мзитрюк поступил умно, использовав имя Язернов вместо Ракоци.

– Встретиться с Язерновым «сразу же, когда нам это будет удобно»! – сказал Хашеми. – Думаю, ваше высочество, нам лучше завтра же вернуться в Тегеран.

– Да, – согласился Хаким. Возвращаясь в машине с Азадэ из больницы, он решил, что единственный способ разобраться с запиской Мзитрюка и с этими двумя людьми заключался в том, чтобы идти в лоб. – Когда вы вернетесь в Тебриз?

– Если вы не будете возражать, на следующей неделе. Тогда мы сможем поговорить о том, как заманить Мзитрюка сюда. С вашей помощью дел в Восточном Азербайджане будет много. Мы только что получили сообщение, что курды подняли открытое восстание ближе к Резайеху, теперь их обильно снабжают деньгами и оружием иракцы, да поглотит их Аллах. Хомейни приказал армии покончить с ними раз и навсегда.

– С курдами? – Хаким улыбнулся. – Даже ему, да продлит Аллах его дни, даже ему это не удастся – уж никак не раз и навсегда.

– В этот раз, возможно, и удастся, ваше высочество. Теперь против фанатиков он сможет послать фанатиков.

– «Зеленые повязки» могут подчиняться приказам и умирать, но они не живут в этих горах, не имеют выносливости курдов и их страстной жажды земной свободы на пути в рай.

– С вашего позволения, я передам наверх ваш совет, ваше высочество.

Хаким резко произнес:

– Отнесутся ли к нему с большим доверием, чем к совету моего отца или моего деда, который давал тот же самый совет?

– Я бы надеялся на это, ваше высочество. Я бы надеялся… – Его слова утонули в шуме двигателей 212-го, которые ожили, поперхнулись, продержались секунду, потом снова заглохли. В окне они видели, как Эрикки снял одну из панелей, закрывавших двигатели, и, светя внутрь фонариком, уставился на хитросплетения внутри. Хашеми повернулся к хану, который с очень прямой спиной сидел на стуле. Молчание становилось сложным, головы всех трех мужчин напряженно работали, каждый был так же силен, как другие, каждый вынашивал жестокие мысли того или иного свойства.

Хаким-хан осторожно произнес:

– Он не может быть арестован в моем доме или в моих владениях. Даже хотя он ничего не знает про телекс, он понимает, что не может оставаться в Тебризе, да и вообще в Иране и что моя сестра не может поехать с ним, даже покинуть Иран в течение двух лет. Он знает, что ему нужно немедленно уезжать. Его вертолет не может лететь. Надеюсь, он избежит ареста.

– Мои руки связаны, ваше высочество, – произнес Хашеми извиняющимся тоном и с глубокой искренностью. – Мой долг – подчиняться законам государства. – Ему случайно попалась на глаза пушинка на рукаве, и он рассеянно смахнул ее. Армстронг тут же понял посланный ему сигнал. Стряхнуть что-то с левого рукава означало: «Мне нужно поговорить с этим человеком наедине, он не станет разговаривать в твоем присутствии. Найди какой-нибудь повод и подожди меня снаружи». Хашеми повторил с тонко выверенным количеством скорби в голосе: – Мы должны соблюдать закон.

– Я уверен, совершенно уверен, что он не являлся частью никакого заговора, ничего не знает о побеге остальных, и мне бы хотелось, чтобы его оставили в покое и дали мирно уехать.

– Я буду рад проинформировать САВАМА о ваших пожеланиях.

– Я буду рад, если вы поступите так, как я предлагаю.

Армстронг сказал:

– Ваше высочество, извините меня, весь этот вопрос с капитаном не мое дело, и мне равно не хотелось бы раскачивать никакой государственный корабль.

– Да, вы можете идти, суперинтендант. Когда у меня появится ваш доклад о новых методах организации службы безопасности?

– Вы получите его, когда полковник вернется.

– Мир вам.

– И вам, ваше высочество. – Армстронг вышел, прошел по коридору к ступеням парадного входа. Хашеми поджарит бедолагу до румяной корочки, подумал он.

Вечер был славным, холодный воздух приятно пощипывал щеки, небо на западе еще отливало багрянцем. Небо красным в ночь горит – пастуху добро сулит, небо красное с утра – пастуху не ждать добра.

– Добрый вечер, капитан. Пусть это останется между вами, мной и фонарным столбом, но если бы ваша тарахтелка работала, я бы посоветовал вам на всех парах дунуть до границы.

Эрикки прищурился.

– Это почему?

Армстронг достал сигарету.

– Климат тут какой-то нездоровый, вы не находите? – Он прикрыл зажигалку ладонями и щелкнул ею.

– Если вы закурите, когда тут кругом столько бензина, ваш климат и мой навсегда станет совсем нездоровым. – Эрикки нажал кнопку пуска. Двигатель завелся и идеально работал секунд двадцать, потом опять закашлялся и смолк. Эрикки выругался.

Армстронг вежливо кивнул и отошел к своей машине. Водитель открыл ему дверцу. Он опустился на сиденье, закурил и глубоко вдохнул дым сигареты, неуверенный, понял ли Эрикки его намек. Надеюсь, что да. Мне нельзя рассказывать ему про сфабрикованный телекс или «Шамал», этак я закончу у ближайшей стенки как предатель, и поставят меня туда Хашеми и хан за то, что я сую свой нос туда, где его присутствие совершенно нежелательно – меня предупредили. Что ж, справедливо. Это вопрос внутренней политики.

Господи! я задохнусь от всего этого. Мне нужен отпуск. Длинный отпуск. Куда податься? Я мог бы вернуться в Гонконг на неделю-другую, отыскать старых друзей, тех немногих, что еще остались, или, может, податься в Пейи д'Эно в Швейцарских Альпах, покататься на лыжах. Сколько лет уже на лыжи не вставал, и добрая швейцарская кухня мне бы не помешала: рёшти, и жареные колбаски, и отличный кофе с густыми сливками, и много вина. Много! Так и сделаю. Сначала Тегеран, потом закончить с Хашеми, а потом – в голубые дали. Может, познакомлюсь там с какой-нибудь симпатичной…