земли. Он ошибочно утверждает, что изучение латыни и греческого основано на том факте, что оба языка бесполезны. Если у главы семьи нет времени на безудержные траты, то жена или дети тратят вместо него, так что периодические капризы моды влияют и на фасоны ливрей.

Веблен задумал и написал эту книгу в Соединенных Штатах. Однако среди нас, аргентинцев, феномен праздного класса носит более серьезный характер. Каждый аргентинец (кроме тех, кто на самом деле гол как сокол) претендует на принадлежность к этому классу. В детстве я знал семьи, которые жаркими месяцами безвылазно сидели в своих домах, чтобы все вокруг думали, что хозяева проводят лето на каком-то неведомом ранчо или в Монтевидео. Как-то раз одна сеньора призналась мне, что намерена украсить свой холл подписанной картиной – разумеется, не из любви к каллиграфии.

Потомок норвежских переселенцев, Торстейн Веблен родился в 1857 году в штате Висконсин и умер в Калифорнии в 1929 году. (Америка многим обязана скандинавам; вспомним хотя бы лучшего из последователей Уитмена, Карла Сэндберга.) Его творческое наследие огромно. Он неуклонно проповедовал социалистическое учение. В своих последних книгах он предсказал зловещий конец истории.

1985

Сёрен Кьеркегор

«Страх и трепет»

Сёрен Кьеркегор, чье пророческое имя вполне подошло бы кладбищу (Churchyard), родился в Копенгагене в 1813 году и умер там же в 1855-м. Его считают основателем или, точнее, родоначальником экзистенциализма. Куда меньше своих потомков стремившийся блистать на публике, Кьеркегор вел жизнь отшельническую, замкнутую. Его, как и другого прославленного датчанина, принца Гамлета, часто посещали сомнение и меланхолия – старинное слово, которому он придал новый трепет. Кьеркегор был не столько философом, сколько богословом, и не столько богословом, сколько красноречивым, тонко чувствующим человеком. Приверженец евангелического лютеранства, он отвергал доказательства существования Бога и вочеловечения Иисуса, которые с позиций разума считал абсурдными, а главным для любого христианина считал акт личной веры. Не признавал беспрекословный авторитет Церкви и отстаивал право каждого на выбор. Не принимал диалектику – и диалект – Гегеля. Холостяцкая биография Кьеркегора богата не внешними фактами, а размышлениями и молитвами. Вера была самой сильной из его страстей. Его неотступно преследовало жертвоприношение Авраама.

Некая газетка опубликовала карикатуру, выставлявшую Кьеркегора в смешном свете; он признался, что настоящая цель его жизни, может быть, и заключалась в том, чтобы спровоцировать подобную карикатуру. Паскаль больше всего на свете дорожил спасением своей души; Кьеркегор же однажды написал: «Даже если после Страшного суда в аду будет лишь один осужденный и этим осужденным выпадет стать мне, я из бездны восславлю божественную справедливость».

Унамуно выучил датский, чтобы читать Кьеркегора в подлиннике, и подтверждал, что труд того стоит.

На одной из страниц, облюбованной составителями антологий, Кьеркегор воздает скромную хвалу родному языку, который многие считали негодным для философских споров.

1985

Публий Вергилий Марон «Энеида»

В притче Лейбница предлагаются на выбор две библиотеки: одна – из ста разных книг разного достоинства, другая – из ста одинаково безупречных книг. Замечательно, что вторая состоит из ста «Энеид». Если Вергилий – детище Гомера, пишет Вольтер, то это лучшее из его детищ. Первенство Вергилия признавалось в Европе на протяжении семнадцати веков; лишь романтики поставили его величие под вопрос и почти что свели на нет. Сегодня его противник – наш обычай видеть в книгах воплощение истории, а не искусства.

«Энеида» – высочайший образец того, что не без некоторого презрения принято именовать авторским эпосом, иначе говоря – чем-то, что по собственной воле предпринимает один человек, а не возводят, сами того не ведая, бесчисленные поколения людей. Вергилий думал создать шедевр; как ни странно, ему это удалось.

Я написал «как ни странно», поскольку обычно шедевры – дело случая или недосмотра.

Огромная поэма отделана как эпиграмма, стих за стихом: на каждом из них – след той филигранной удачи, которую Петроний (я никогда не понимал почему) видел в сочинениях Горация. Возьмем почти наугад несколько примеров.

Вергилий не говорит, что ахейцы пробрались в Трою, пользуясь минутами ночного мрака; он говорит о заговорщицком молчании луны. Не пишет, что Троя разрушена, а пишет: «Троя пала». Не судьба была неблагосклонна, а «боги судили иначе». Чтобы выразить то, что теперь зовут пантеизмом, он прибегает к словам: «Все полно Юпитером». Вергилий не осуждает безумие битвы, а говорит о «любви к мечу». Не рассказывает, как Эней и Сибилла одиноко шли ночью среди теней, а пишет:

Ibant obscuri sola sub nocte per umbram[660].

Дело здесь не просто в риторической фигуре; «одинокие» и «темная» не поменялись в этой фразе местами: оба варианта, и обычный, и Вергилиев, абсолютно точно соответствуют той сцене, которую описывают.

Отбор каждого слова и оборота делают Вергилия, классика из классиков, еще и поэтом барокко, не лишая при этом ясности. Заботы пера нисколько не мешают связному течению рассказа о трудах и удачах Энея. В нем есть эпизоды чудесные: изгнанный из Трои Эней приплывает в Карфаген и видит на стенах храма картины Троянской войны, изображения Приама, Ахилла, Гектора и себя между ними. Есть – трагические: карфагенская царица, которая смотрит на уходящие греческие суда и понимает, что возлюбленный ее покинул. Но, как легко предположить, преобладает героика; она, например, в этих словах воина: «Сын мой, учись у меня доблести и мужеству; счастью учись у других».

Вергилий. Ни одного из поэтов земли не слушали с такой любовью. После Августа, после Рима и той империи, которая прошла через столько народов и языков, он сам – целая Империя. Вергилий – наш друг. Сделав Вергилия своим проводником и самым запоминающимся героем «Комедии», Данте Алигьери придал художественную форму благодарному чувству всех людей Земли.

1986

Уильям Джеймс

«Многообразие религиозного опыта. О природе человека»

Как в Дэвиде Юме, как в Шопенгауэре, в Уильяме Джеймсе соединились мыслитель и писатель. Он писал ясным слогом, которого ждут от хорошо образованного человека, и не изобретал неповоротливых диалектов в духе Спинозы, Канта или средневековой схоластики.

Он родился в Нью-Йорке в 1842 году. Отец нашего героя, богослов Генри Джеймс, не хотел, чтобы его сыновья остались простыми американскими провинциалами. Братья Уильям и Генри учились в Англии, Франции и Италии. Уильям брал уроки живописи. Вернувшись в Соединенные Штаты, он сопровождал швейцарского натуралиста Агассиса в экспедиции по Амазонке. От медицины перешел к физиологии, от нее – к психологии, а от нее – к метафизике. В 1876 году создал психологическую лабораторию. Здоровьем Джеймс не отличался. Его не раз тянуло к самоубийству; не раз, как все юноши на свете, он повторял про себя гамлетовский монолог. В этих потемках его спасла вера. «Первым актом моей свободной воли, – писал он, – стала вера в свободу воли». Так он