В марте 1932 г. последовало новое, еще более тревожное сообщение об ухудшении состояния его здоровья и предупреждениях врачей, хорошо знавших Раковского, что длительное пребывание в Барнауле равносильно смертному приговору. «Сталин питает старую ненависть к Раковскому, – писал «Бюллетень оппозиции», – которая в основе своей определяется тем, что в той мере, в какой Сталин воплощает бюрократическую грубость и нелояльность, Раковский является образцом подлинного революционного благородства».[1275] Комментируя в 1933 г. отказ московских властей перевести Раковского в местность с более мягким климатом, Л. Д. Троцкий писал: «Когда мы говорили о московских властях, это значит Сталин, ибо, если мимо него могут пройти и проходят нередко очень большие вопросы хозяйства и политики, то там, где дело касается личной расправы, мести противнику, решение всегда зависит лично от Сталина».[1276] Троцкий хорошо знал, что говорил. В названных выше качествах Сталина он убедился на собственном опыте.

Последним отзвуком контактов Раковского внутри страны в период пребывания в ссылке была публикация отрывка из его письма ссыльному товарищу в мартовском номере «Бюллетеня оппозиции» за 1932 г. Но представляется, учитывая и содержание отрывка, и запоздалость публикации других его материалов в берлинском журнале, что относилось это письмо к значительно более раннему времени, не позднее чем к середине 1931 г. В опубликованном фрагменте затрагивались два вопроса. Первый из них – это рост цен в СССР, который связывался с «бюрократическими модернизациями», техническим разоружением крестьянства и его пассивным неповиновением в проведении полевых работ, другими негативными последствиями насильственной сплошной коллективизации, в целом с комплексом причин, увеличивавших издержки производства. Реальными возможными последствиями этого Раковский считал ускоренную дифференциацию в колхозах, снижение заработной платы, срыв хозяйственных планов. Он считал неизбежным возобновление тех пагубных явлений, например безработицы, которые казались навсегда преодоленными.

Второй затронутый вопрос – письмо Сталина в редакцию журнала «Пролетарская революция», опубликованное в июне 1931 г. под заголовком «О некоторых вопросах истории большевизма».[1277] Содержавшее гнусные нападки на левое крыло германской социал-демократии в начале ХХ в. и в целом на левое течение во II Интернационале как на полуменьшевистское, это письмо послужило сигналом для кампании против старых партийных кадров и в ВКП(б), и в зарубежных компартиях. Раковский имел все основания для оценки этого документа как свидетельства нового наступления «на большевиков-ленинцев, предвидевших и предупреждавших партию против бюрократическо-оппортунистических экспериментов».

В марте 1933 г. в американском журнале «Милитант» («Борец»), еженедельнике Социалистической рабочей партии, появилась статья Х. Г. Раковского, каким-то образом переданная из Сибири, с оценками пятилетнего плана и хода его выполнения. Л. Д. Троцкий резюмировал эту статью в следующем смысле: «Количественный рост достигается главным образом путем роста инвестируемого капитала и прежде всего путем применения ручного труда, увеличивающего число рабочих, интенсификацию труда в целом».[1278]

Следует отметить, что политические привычки, известный консерватизм Х. Г. Раковского, весь характер его предыдущей деятельности и общественных связей психологически не позволяли ему до конца осознать преступный характер сталинской власти, ее антигуманную сущность и подлость ее методов.

Не был им понят, в частности, провокационный характер судебных процессов против представителей технической интеллигенции (Шахтинское дело, дело Промпартии, дело «Союзного бюро меньшевиков» и т. п.), место этих процессов в закреплении кровавой террористической диктатуры в СССР. В нашем распоряжении есть лишь ссылка на не дошедший до нас документ Х. Г. Раковского, в котором рассматривался «процесс вредителей» (видимо, речь шла о процессе Промпартии 25 ноября – 7 декабря 1930 г.). Ссылка эта содержится в письме одного из оппозиционеров, опубликованном в Берлине. Главный смысл документа Раковского ясен. В нем содержалось доверие к тем показаниям и «доказательствам» «вредительства», которые фигурировали на процессе. Не возникает и тени подозрения в том, что это – клеветническое дело.[1279] В документе содержались рассуждения, почему «расцвело вредительство, на кого оно опирается»; «на основании опыта своей парижской работы» Раковский мог бы «дать обширный ценный материал по вопросу о связи вредителей с белоэмигрантской и французской буржуазией».[1280] Пройдут годы, и в тюрьме, во время моральных и физических истязаний Х. Г. Раковский, наверное, осознает полную невиновность своих предшественников.

Пока же Х. Г. Раковский был далек от тех оценок личности Сталина, которые давались, например, группой М. Н. Рютина, составившего летом 1932 г. свою программу, в которой целая глава была посвящена месту Сталина как «злого гения партии и революции», «могильщика революции», «провокатора».[1281] В платформе рютинского Союза марксистов-ленинцев были примечательные слова: «Основная когорта соратников Ленина с руководящих постов снята, и одна часть ее сидит по тюрьмам и ссылкам, другая, капитулировавшая, деморализованная и оплеванная, – влачит жалкое существование в рядах партии, третьи, окончательно разложившиеся, – превратились в верных слуг “вождя” и диктатора».[1282] В этой классификации Х. Г. Раковский относился к первой, единственно заслуживавшей уважения категории.[1283]