Содранная кожа оказалась противогазом, а привидение оказалось Стариком-Черновиком.

– Фу! – Утомлённо вздыхая, старик отбросил противогаз на табуретку. – Хорошо, что пришёл, а то одному не управиться.

Литагин растерялся, глядя на противогаз, пролетевший мимо табуретки и упавший на пол, засыпанный отстрелянными гильзами.

– А кто здесь воевал? – настороженно спросил он.

– Время с нами сражается от рожденья до смерти! – высокопарно ответил старик и показал рукой на амбразуру чёрных часов, которые исправно палили каждый час. Отстрелянные гильзы никто в кабинете не убирал после отъезда господина Бесцелира – их накопилось уже предостаточно. Занимаясь неотложными делами, по-хозяйски расхаживая по кабинету, Азбуковед Азбуковедыч позванивал миниатюрными пустыми гильзами – попискивали под башмаками, будто живые, и как-то странно расплющивались, превращаясь в нечто похожее на красновато-жёлтую осеннюю листву. А рядом с этой листвой – не без удовольствия отметил Литагин – валялся разбитый и затоптанный портрет Властимира Нечестивцева, «полководца и главнокомандующего всех наших побед», как написано было на раздавленной рамке.

– А где Мистимир? – спохватился Литага, вспомнив слова секретарши. – С ним всё в порядке?

– Помер, слава богу! – оживленно и даже весело сказал Абра-Кадабрыч и перекрестился. – Царство небесное…

Литагин почувствовал холодок на спине.

– А почему такая радость? Мы же с вами говорили, что он ещё нам нужен – на перспективу.

– На перспективу нужен Златоуст, – многозначительно ответил старик. – И он, слава богу, воскрес. Бороду даю на отсечение.

– Послушайте! – Офицер сердито пнул отстрелянные гильзы, подвернувшиеся под ногу. – Что вы заладили, как дьякон в церкви: «Слава богу, помер! Слава богу, воскрес!» Я всё никак не привыкну к этой вашей абракадабре. Вы по-русски мне скажите, что стряслось?

– Расскажу, милок, а ты мне помогай.

– Я не милок, не надо фамильярничать.

– Ох, какие мы гордые. Ну, извини, товарищ главнокомандующий. Давай, помогай рядовому русской литературы.

– А что вы тут затеяли? – Литагин подошёл к сугробу измятых рукописей. – Все эти бумаги надо спалить к чёртовой бабушке, а вы их водой поливаете. Зачем? Чтоб росли, как цветочки на клумбе?

– Я уже не первые сто лет живу на свете, так что не надо меня учить. – Старик-Черновик подошёл к золотому перу, величиной с карабин – перо стояло в дальнем углу. – Ты хоть и офицер, а я простой солдат литературы, но сегодня, милок, я тебя буду учить. Если ты не супротив.

Офицер вдруг улыбнулся – добродушно, широко.

– Не супротив. Давайте. В чём секрет?

– А дело в том, что все свои бумаги Мистификатор сбрызгивал живой водой.

– Этот секрет шедевра мне известен. Бесцеля приоткрыл завесу тайны.

– Так что же ты мне голову морочишь? – заворчал старик – Теперь-то их надо мёртвой водой поливать, а иначе…

– Всё понял! Извини, Абрам Арапыч. – Офицер лихо руку вскинул «под козырёк» и снова улыбнулся. – Что прикажете делать?

Вдвоём они проворно взялись за обработку многочисленных рукописей и уже отпечатанных книг, разбросанных по кабинету. А попутно Старик-Черновик стал высказывать свои соображения по поводу директора. До сегодняшнего дня старик всё ещё надеялся на то, что Толстый Том вернётся, а теперь понятно стало: улепетнул с концами. Старик это понял потому, что кабинет был заминирован. Если бы кто-то другой, не опытный, вошёл сюда – от издательского дома остались бы одни головёшки. А кроме этого были оставлены мелкие пакости. В работе с детективами и боевиками Бесцеля обычно использовал холостые патроны. А перед отъездом, паразит, засыпал боевые, настоящие.

– Ну, не совсем настоящие, – рассказывал старик. – Сила у них такая, будто укол медицинской иглы. Но если стрельнуть в глаз, то мало не покажется. Вчера в издательство уже звонили пострадавшие. Один читатель, говорит, читал, аж трясся под верблюжьим одеялом. А под конец дефектива глаза чуть не лишился. Хорошо, что очкарик. Пулька выскочила из книги, по стеклу шарахнула, чуть не разбила.

Ермакей хохотнул, покачав головой.

– Нечего всякую дрянь покупать.

А старику в эти минуты было не до смеха. Он подошёл, осмотрел большую дверь с золотым тиснением и надписью «Словарь живого великорусского языка».

– Пулька – это полбеды, – опечаленно сказал. – Пошли в закрома, я покажу. Только возьми фонарь, там нету электричества.

Железная увесистая дверь, снабженная секретными замками, – обложка словаря – с трудом открылась. Они спустились в закрома, уставленные полками и разнокалиберными ячейками для слов, для пословиц и поговорок. Литагин посветил по сторонам – ультрафиолетовый луч из темноты выхватывал какие-то электронные датчики, следящие за температурой; многочисленные погасшие лампочки мерцали, как рассыпанные ягоды, подёрнутые ледком.

– Ну и что мы здесь увидим, в темноте?

– А вот! Посвети сюда!

– Ух, ты… – Литагин присел на корточки, рассматривая дьявольскую хитрушку с таймером. – Бомба? Ничего себе.

– Вот почему я отрубил электричество.

– Правильно. Сапёров надо вызывать. Пускай проверят.

– Сапёры твои посопят и ничего не найдут, – заверил Абра-Кадабрыч. – Всё оружие и вся взрывчатка в подвалах – вроде как бутафорское, не настоящее. Сырьё, как говорится, расхожий материал для боевиков, для дефективов. Но если где-то что-то уже сбрызнули живой водой – может так рвануть, что Хиросима детскою игрушечкой покажется.

Присвистнув, Литагин посветил по сторонам.

– Ну, и что же делать? Как обезвредить?

– Мёртвой водой поливать, больше никак. Пошли наверх.

Гаси фонарь. Только водицы-то у нас не много, вот беда.

Они поднялись в кабинет, отряхнулись от пыли и паутины.

– Абрам Арапыч, а где же её взять? Мёртвую воду.

– За тридевять земель. А где же больше? Он полетел уже туда.

Скоро прибудет.

– Кто? Мистификатор?

– Мистификатор помер, слава богу! – Старик перекрестился. – Правда, «помер» он только в кавычках, но зато вместо него – уже без кавычек – воскрес долгожданный русский Златоуст.

– Ничего не понимаю, – пробормотал Литагин.

– А ты думаешь, я понимаю? – Старик повеселел. – Муму непостижимо, как она смогла такое чудо совершить. Я говорю про эту славную бабёнку… Хотя ничего удивительного. Любовь, любовь, милок, она такая штука. Любовь, она ведь движет солнца и светила!

1