И вот этот странный чёрно-белый ворон, непонятно почему переполошившийся после первого снега, закружился на рассвете, заметался над вершинами бора, потом над Ясной площадью кругами походил – и неожиданно присел на фигурный фронтон бывшего издательского дома господина Бесцели. А этот фигурный фронтон, надо сказать, только вчера украсила совсем другая вывеска. Искромётно и солнечно – при свете нарастающей зари – на фронтоне горела надпись: «Русское слово».

Чёрно-белый крупный ворон – не похуже дятла с железным долотом больших размеров – стал нахально долбить эту новую вывеску.

Какой-то старик – видно, сторож – услышал стук и вышел на крыльцо.

– А вот я тебе сейчас! – пригрозил он, снимая с плеча золотое перо величиной с карабин. – Ты у меня побалуешь, варнак. Дуй отсель, покуда цел. Кончилось ваше картавое время.

Варнак, приглушённо что-то ворча, благоразумно слетел с фронтона и удалился в направлении заснеженного Бессеребряного бора, чтобы за день отоспаться там, а в темноте опять разбойными делами заниматься.

2

Погожий денёк нарождался над крышами Стольного Града. Народ, проснувшись, радовался первому снежочку – взрослые шли, зачарованно глядя под ноги, хрустели холодным крахмалом и улыбались, как малые дети. А про детей и говорить не приходилось – мелюзга визжала от восторга и подпрыгивала, приветствуя эти поднебесные цветы…

Горожане – из тех, кто здесь ходил уже не первый раз – вдруг замирали, глядя на яркое «Русское слово». У кого-то глаза начинали гореть приблизительно также, как вывеска – искромётно и солнечно. У кого-то глаза оставались равнодушными, серыми. А у кого-то – были и такие, к сожалению, – глазёнки выражали неприязнь и даже откровенное презрение. Ну и, конечно, пошли разговоры по этому поводу – пустые пересуды, сплетни и догадки.

– А где же Король Мистимир?

– Отравили, сволочи!

– Да что вы говорите? Ой, как жалко!

– «Слухи о смерти моей сильно преувеличены». Не помните, кто это говорил?

– Марк Твен. И что дальше?

– А то, что Мистимир бессмертен, господа.

– А я вам говорю, что дуба дал. Могу даже поспорить.

– Ни дуба, ни сосны он не давал. Он ещё себя покажет, вот посмотрите!

– Интересно, а кто же теперь вместо него?

– Какой-то Златоуст.

– А кто это?

– Чёрт его знает.

– И чем же он порадует народ?

– Одному только Богу известно.

Среди спорящих и рассуждающих – то там, то здесь – появлялся темнокожий старик в чёрном рыцарском плаще с яркой заплатой, похожей на листочек сусального золота. Чернокожее лицо его будто светилось, озарённое светом вдохновения и радости.

– Господа! Товарищи! Сограждане! – восклицал он, улыбаясь и сверкая острым зубом, похожим на золотое перо от самописки. – Зачем гадать, хорошие мои? Зачем собачиться? Скоро книжная лавка откроется. Туда уже успели привезти первую партию новых книг нашего нового издательского дома.

– И что это за партия? – съехидничал кто-то. – Коммунистическая?

– Скоро узнаете, – сдержанно ответил чернокожий. За спиной старика загудели:

– Да уж коммунистическая была бы лучше, чем эта ваша демократическая…

– Хватит про политику! – прикрикнул какой-то нервный человек. – А то опять начнёте рвать рубахи! А мне уже и так-то нечего носить.

Большеголовый книгочей вздохнул.

– Что бы вы, ребята, не говорили, а лучше Мистимира вряд ли кто напишет.

– Ой, да перестаньте! – возмутился нервный. – Галиматья была такая, детям стыдно показать! Лично я только поздно вечером или даже за полночь книгу открывал, чтобы рядом не было детишек.

– Ага! Открывали всё-таки! – подхватил ехидный. – А зачем же вы, если…

– Из любопытства и не более того, – ответил нервный, поправляя шляпу и очки. – У меня работа с этим связана. И диссертация…

Чернокожий старик в длиннополом рыцарском плаще повернулся к нему.

– И чему же, простите, посвящена диссертация ваша? Нервный человек сказал несколько смущённо:

– Проблематика русских романов. Классика и современность.

– О! – тоном знатока заговорил чернокожий. – Вам повезло. Вы там найдёте кое-что для диссертации. Бороду даю на отсечение.

3

Зима всё никак не могла угнездиться в каменном гнездовье Стольнограда. Первый снег – пушистый, ласковый подзимок – через день растаял, шнурками-ручейками развязался, разбежался по мостовым и водостокам. Затем второй подзимок попробовал приладиться – прилипнуть к тёплым крышами, проспектам и площадям, заезженным, затоптанным вдоль и поперёк, но и второму подзимку не суждено было задержаться. Свирепые ветры задули, раздевая небеса над Стольноградом, разграбляя то, что было не дограблено в садах – резное золото листвы с гулом уносилось в разбойные карманы темноты. Листодёры гудели кошмарными глотками. Молодые клёны приседали под напором, тонкие берёзы кланялись и выли, растрепавши волос по земле. А старые деревья не выдерживали – с треском рушились, едва не придавливая прохожих. Паруса всевозможных рекламных щитов трепетали на мачтах, рвались на части или целиком слетали с якорей, опять-таки грозя всему живому, находящемуся неподалёку. Кое-какие крыши, не отличающиеся крепостью, дрожали перед свирепым натиском – шиферные шляпы и жестяные фуражки снимали, бросали в грязь. Стольноград как будто превратился в настоящий Ветроград, в котором, кроме ветра, никому уже не прописаться.

Так продолжалось около суток. Затем циклон сместился куда-то в сторону, просветы засинели в облаках, раззолотилось солнышко и наступило затишье – какое-то странно звенящее, затаённо-тревожное. Это безветрие, это безмолвие было похоже на тихий омут, в котором все черти водятся. И точно: ровно в полночь из этого тихого омута вынырнул, быть может, самый главный чёрт. Случилось это – редкие свидетели не дадут соврать – как раз после последнего удара главных часов на главной стольноградской башне.

Сначала над крышами покатились облака и тучи, закрывающие звёзды и новорождённый тонкий месяц. Потом вдруг почему-то пропало электричество, причём погасло только в том районе, где находился издательский дом «Русское слово». В кромешной темноте раздался какой-то приглушённый гул, похожий на звук реактивного лайнера, и в небе – точно молния – проблеснула «реактивная метла», как позднее утверждали очевидцы, которых набралось десятка два, не больше.

Реактивная метла стремительно снизилась над «Русским словом» и огненно-рыжее сопло – теперь уже с гигантским, оглушительным рёвом – стало извергать клокочущий вулкан огня и дыма. Черепичная крыша особняка моментально вспыхнула и затрещала, разгораясь на ветру, гулко распожариваясь. А дальше было то, что только в страшном сне может присниться.

Новые хозяева, как позднее выяснилось, не до конца обследовали и вычистили подвалы бывшего издательского дома господина Бесцели – там были тайники, вмурованные в стены. А в тайниках – под потолок – взрывоопасных штучек нашпиговано. И в результате взрыв получился настолько мощный, что все ближайшие дома – многоэтажные громады – заходили ходором, как будто началось землетрясение балла в три, четыре. В окнах зазвенели выбитые стёкла. На ближайшей колокольне даже оборвался колокол. Воробьи и голуби, ночующие под крышами высотных зданий, целый час потом летали, заполошно вереща. И летал среди них – восторженно каркая – какой-то необычный крупный ворон чёрно-белой масти, никогда в природе не встречавшийся.