Лурье спросил по телефону секретаря горкома Шумилова о том, как быть с Б. и можно ли ее отпустить. Шумилов был очень недоволен:

– Как вы можете мне звонить по такому поводу? Там у вас тоже начинается ‹…› это в институте истории партии. ‹…›

А Пашкевич уехала еще вчера. Да, действительно, все коммунисты показали свое лицо, в это грозное время проявляется мужество и преданность партии.

Лурье просил меня пока не говорить ни в райкоме, ни в горкоме, что Пашкевич он отпустил, так как он теперь видит, что допустил ошибку и может получить за это нагоняй. Вопрос об отъезде Б. отпал в связи с указанием секретаря горкома ВКП(б) Шумилова.

25 августа [1941 года]

Вчера было объявлено, что все ополченцы с 26 августа переходят на казарменное положение. Мы с Н. Б. собрали все, что полагается – белье, одеяло, предметы гигиены, ложку, и явились по указанию командования на сборный пункт в Институт им. Крупской. Там нам отвели комнаты и койки. Когда мы пришли в Летний сад, мне и Крушкол, записанным в пулеметную роту, было приказано отправиться обратно на работу в свое учреждение. В этом деле, по-видимому, повлиял Лурье, который говорил с комиссаром отряда о том, чтобы меня отправили обратно, так я должна его замещать по службе. Мы были освобождены от казарменного положения и были переведены во Всевобуч.

26 августа [1941 года]

Сижу в кабинете директора и исполняю его обязанности. Позвонила секретарю Кировского райкома и спросила о Мительмане, не знает ли он о его судьбе, так как ходят упорные слухи о его гибели. Секретарь ответил, что Мительман жив и здоров и два дня назад получили от него письмо. Все наши сотрудники, узнав об этом, очень обрадовались. Пришел Лурье, и он был очень рад известию о Мительмане.

У нас в квартире поселились беженцы из Александровки, что по Варшавской дороге – учительница с престарелой матерью. Их пустил И. И. – учительница работала в его школе. Старушка напугана. В Александровке им довелось пережить бомбардировку и артиллерийские обстрелы.

Распространяется масса слухов, плохих и хороших. Говорят, будто бы наш Балтфлот провел крупную десантную операцию в Прибалтике и четвертый день идут бои в Риге и Либаве. Говорят, что наше положение под Ленинградом улучшается и у нас появились американские танки и самолеты.

Так хочется всем иметь хорошие вести с фронта. Однако сводки очень скупы и ничего по существу не дают. ‹…› Все понимают, что наше положение тяжелое.

28 августа [1941 года]

Сегодня пришел ко мне из Народного ополчения начальник артсклада, который помещается в подвале нашего Мраморного дворца, и попросил дать ему еще помещение и затем провел меня в подвал, ‹…› где помещался склад. Он оказался битком набит боеприпасами. Мне очень не понравилась такая неконспиративность начальника. Мне вовсе не требовалось знать, что у них хранится. Если так плохо будут охранять, то могут нарваться на диверсию. Не так давно возле нашего дома милиционеры задержали диверсанта на грузовой машине.

Сегодня после 5 часов вечера позвонили из райкома и дали директиву срочно уничтожить архив нашей организации, для чего составить комиссию, которая по акту уничтожает и акт сдает в райком не позднее 9 часов утра следующего утра.

Собрала членов партбюро и занялась уничтожением архива. Работали до 8 час. 15 мин. вечера. Хорошая печка все сожгла очень быстро. Мы все понимали, что на фронте создалось серьезное положение, и ни о чем не разговаривали, а делали дело. Оставила несожженными только несколько дел, касающихся исключения из партии коммунистов Воробьевой, Шарикова и Ни-ва.

15 сентября [1941 года]

Райком мобилизовал Лурье и Шульмана в армию по партийной мобилизации. С уходом Лурье мне пришлось приступить к исполнению обязанностей директора института. Очень не хотелось мне занимать эту должность, но придется: время военное – ничего не поделаешь, отказаться теперь нельзя, так как это может быть расценено как проявление нестойкости.

16 сентября [1941 года]

Ночь прошла спокойно. Шел дождь, погода была нелетная, воздушных налетов не было. Утром небо очистилось, светило солнце, и тотчас же над городом появились вражеские самолеты. Тревога застала меня по дороге в институт. Не доехав одной остановки, пришлось сойти. Сидела в саду в щели. Затем попыталась пройти в институт по Кировскому мосту, не дожидаясь отбоя. Однако на мост меня не пропустили. На посту стояли милиционер и краснофлотец, которые очень дружелюбно посоветовали вернуться в укрытие, так как если бы они меня пропустили, то стоящие впереди посты непременно задержат и даже отправят в отделение милиции. Пришлось возвращаться в сад. Но только я успела пройти несколько шагов, прозвучал сигнал отбой. Я с радостью развернулась и пошла через мост в направлении Мраморного дворца. Проходя мимо постовых, я улыбнулась и пояснила: «Уже дали отбой». Они не остановили меня и приветливо улыбнулись в ответ, как будто они приветствовали в моем лице всех ленинградских женщин, спешащих в эти грозные дни на свои посты в учреждения и на предприятия. В институт я пришла в 8 часов 10 мин., за 20 мин. до начала занятий.

Всю ночь сегодня была слышна артиллерийская стрельба и взры вы. С вечера многие уехали ночевать в Озерки, Шувалово и Парголово, которые оказались самыми спокойными районами.

Десятый день фашистские гады разрушают наш прекрасный город. В Дзержинском районе разрушено больше десяти больших жилых домов. В первый же налет в ночь на 8 сентября был разрушен огромный жилой дом на ул. Чайковского, через дом от райкома и райсовета. На второй день после бомбардировки в райкоме состоялось совещание, и мы проходили мимо этого разрушенного дома. Напротив, через переулок был виден разрушенный дом на ул. Петра Лаврова.

Секретарь райкома Левин на совещании актива, на другой день после первой бомбардировки, сообщил, что в Дзержинском районе разрушено 9 жилых домов и в четырех местах пострадал городской водопровод. В районе и вообще в городе прекрасно работают группы МПВО. Все зажигательные бомбы ликвидированы, и возникшие пожары потушены.

Первая бомбардировка застала меня дома на квартире. Пришлось выйти на улицу, а затем во время больших взрывов и укрыться в щели. Из двери щели я видела, как рвались фугасные и зажигательные бомбы, падавшие на наш родной город.

В воздухе шла смертельная борьба. Наша зенитная артиллерия била по вражеским самолетам. Поражало огромное количество сигнальных ракет, освещавших город. После в райкоме говорили, что это вражеские сигналы. Но не слишком их много