собственной земли, взгляд его не достигает дальше, чем головы его коров. Это мы защищаем его от врага. Сам он не умеет защитить свою вёску. Неужто ты, господин, словно лестк, что ненавидит всяческую власть? Чего ты, собственно, желаешь?

— Я желаю любить тебя, комес Дунин, и ради того прибыл к тебе. Еще взял я тебя в свое пестование, поскольку, равно как и кметь, что не видит выше головы своей коровы, так и ты, комес Дунин, не видишь выше своего старинного рода. А ведь над тобой имеется держава.

— И что такое держава?

— Когда не стало хватать вам соли, когда беспокоили вас Длинноголовые и Крылатые люди, Нелюб Пепельноволосый победил гопелянов и обеспечил вам всяческое добро. Уберег он вас и от неволи чужаков, но приказал вам перестроить Познанию, Крушвиц и свое Гнездо. Так сложилась держава, сложенная из множества родов, но объединенная одной целью: совместной защитой перед врагом. А потом, когда сел на трон Голуб Пепельноволосый, вы полаялись между собой, словно стая псов за стянутую с кабана шкуру. Каждый из вас тянул в свою сторону, пока держава не распалась. Почему не сохранили вы верности Голубу?

— Голуб был слабым и ни к чему не способным. Вместо крови в его жилах текла вода. И решили мы, что с тех пор будут владеть Дунины. И зачем же ты, из простого народа, лезешь в эти дела и желаешь над нами возвышаться? Желаешь власти и богатства? Разве не понимаешь ты, что должен каждый следить своего умения? Один обладает умением делать колеса для возов, другой — умение обрабатывать землю и собирать зерно, а другой рождается, чтобы править.

И сказал Даго:

— А не подумал ли ты о том, что вспомнит о земле этой История? Вполне возможно, ты и не знаешь, что это такое. Так говорю я тебе, что грозные франки пробьют вал народов между Альбис и Вядуей, и в один прекрасный день появится у наших врат История. Если мы не будем к этому приготовлены, тогда прокатится Она по нам словно громадный кабан, и все мы сделаемся невольниками.

— Будто разбойники напали мы на Калисию и сравняли ее с землей…

— Потому что опасной была она для нашей державы. Теперь же купцы станут продавать свои товары не в Калисии, а у тебя, Дунин, или же в Гнезде. От своего отца получил я зачарованный меч и болезнь, называемую Жажда Деяний. Устами ворожеев сказали боги, что должен я пробудить спящие народы, дабы не сдались они Истории. Не желаю я ничего для себя. Вот скажи, присвоил ли я себе чужое имущество или чужую женщину? Разве нет рядом со мной Ольта Повалы, чтобы, когда подрастет он и обучится искусству воевать, не взял он в свое владение Крушвиц? Не желаю ли я отдать Голубу его Гнездо, если только он жив и объявится ко мне? Разве не отдал он мне добровольно Священную Андалу, дабы взял я все эти земли в свое пестование, будто отец и будто мать? Погляди на мой белый плащ, он весь потерт. Позолоченный панцирь я получил от цезаря ромеев; выбросил я павлиньи перья из своего шлема и насадил на него обычный конский хвост. Не желаю я ни княжеской короны, ни титула комеса или даже короля. Я желаю вас лишь защищать и пестовать, дабы росла ваша сила, дабы унизили вы врагов ваших.

— Ты часто повторяешь слово «История». Скажи: что это такое?

— Это знания и наука, которую познал я при дворе цезаря ромеев. Правление и самих правителей оценивает она лишь по тому, каких целей они достигли. Она делит их на слабых и неспособных, хотя, возможно, были они полны доброты и добродетелей. Выделяет же она могучих и сильных, называемых великими, хотя, быть может, величия своего достигли они путем измены, вероломства, бесчисленных преступлений и войн. Для Истории важна лишь великая цель. Сквозь пальцы глядит она на средства, благодаря которым эта цель достигнута. Она же возвышает победителей и презирает побежденных. Так что учи Историю, Дунин.

— Хорошо, господин. Только знай, что нет в моем сердце измены, — заявил Дунин, кладя ладонь на сердце.

Глянул в его глаза Даго и не обнаружил в них измены. Только искусство управления людьми научило его, что измена зреет постепенно, а потом неожиданно извергается, словно огонь, охвативший сухой хворост. И не было важным, что скрывает сердце Дунин, раз измена заполняла мысли и душу Даго. Имелось в нем осознание того, что столь большой — как Познания — твердыни не может он оставить в руках гордых комесов. Хорошими и верными были законы ромеев, плохими были права франков. Почему это повелитель должен быть зависимым от тех, которых он взял в свое пестование? Как смел Зигфрид Нибелунг не прибыть по призыву своего владыки? И не сделает ли того же самого завтра комес Дунин?

Подъехали воины Даго и Дунинов. Увидели они Даго и Толстого Дунина, дружелюбно стоязих возле туши громадного кабана. Издали они из грудей окрик радости и триумфа. Увидели они, как Даго ставит обутую в красную кожу ногу на косматой туше окровавленного зверя, давая им знак, что это он убил. Откуда было им знать, что в этот миг думал он, как бы поставить ногу на окровавленных телах Дунинов.

На следующий дент Толстый Дунин устроил большой пир в честь пестователя. Вино пили из позолоченных кубков, наливали его из посеребренных кувшинов, еду подавали на посеребрянных мисках. Богатство Дунинов буквально лезло в глаза, и было ясно, что в состоянии они перекупить повелителей соседствующих держав, чтобы выступили те против Пестователя.

— О, Господин мой и Пестователь! — воскликнул во время пира Толстый Дунин. — Каждый золотой кубок, из которого сегодня выпьешь ты мед или вино, станет твоим. Так что пей как можно больше!

Даго опорожнил золотой кубок, затем смял его в пальцах и бросил в угол.

— Не нужно мне твое имущество, комес Дунин, ни твои женщины, ни земли твои, ни титул.

С того вечера что-то странное случилось с Пестователем. Очень редко приходил он на пиры, зато, время от времени, приказывал он будить свою челядь, седлать лошадей и во главе лестков выезжал он в леса и поля, рассыпая искры десятков факелов. Не зная отдыха мчал он через громадные сугробы, иногда даже целых три дня не было его. Рассказывали в Познании, что охотится он за мучающими кметей разбойниками и развешивает их по деревьям, а еще раздает серебряные динары нищим обитателям окрестных вёсок. Когда же пробовали