в толстой кольчуге, с удлиненным щитом. Меч Даго был короче меча Богуша, да и сам Богуш казался выше ростом, шире в плечах.

Разрешено было, чтобы на бой глядели женщины Дунинов, воины и чернь из посада. Было это как раз в полдень пятого дня месяца сбора осколы, когда на реке начал трескаться лед, а в воздухе чувствовался скорый приход ранней весны..

Опустил Богуш на лицо личину франкского шлема, и стал совсем пугающим, словно чудище какое. Прикрыл он левое плечо покрытым листовым металлом щитом, и с длинным мечом в правой руке начал наступать на Даго. Но тут словно молния блеснул меч Пестователя и страшно рубанул Богуша. Если бы тот не прикрылся щитом, плечо точно было бы отрублено… Затем сделал Богуш шаг вперед и трижды замахнулся мечом, и всякий раз его удары парировал щит Пестователя. Когда же готовился Богуш принять на правое плечо очередной удар Тирфинга, конец клинка Пестователя вдруг очертил вокруг него светящийся круг, затем, совершенно неожиданно, очутился в левой руке Пестователя и ударил Богуша в левый бок, пробив кольчугу и ломая ребра. Зашатался Богуш, и туд Даго рубанул его по шее и снес голову.

Следящие за боем женщины были ужасно возбуждены, ноздри у них дрожали, словно крылышки мотылька, когда же рванул поток крови из перерубленной шеи Богуша, некоторые из них вскрикнули, словно при наслаждении с мужчиной, одна же — самая младшая жена Дунина Толстого — бросилась Даго на шею и поцеловала его в губы.

Отодвинул ее от себя Пестователь, с жалостью глядя на труп, спрятал меч в ножны и сказал:

— Хороший был воин. Только мой меч проклят и обязан убивать. Пускай каждый это запомнит.

Седьмую жену Дунина Толстого звали Людкой, насчитывала она уже девятнадцать зим. Была она высокой и стройной, с красивым лицом, с черными бровями и румяными щеками. После боя, на пиру, кокетливо улыбалась она Пестователю, трижды посылала она к Даго свою служанку с известием, что готова она встретиться где-нибудь наедине с Даго, и что желает она от него ребенка. Только Пестователь опасался засады, хотя уже два месяца не было у него женщины, и мучился он неуспокоенным желанием. Таскали ему Херим, и его слуга, Зидал, различных девок из града, только опасался Даго, что все это ловушки Дунинов, которые тут же заявят, что насилует женщин в их доме. И предвидения его исполнились. Дело в том, что Херим в этом плане себе ни в чем не отказывал, раз за разом затаскивая к себе в ложе женщину их посада или даже служанку супруги кого-нибудь из Дунинов, и однажды разнеслась весть, будто бы похитил Даго Людку, спрятал ее где-то и насыщается ее прелестями. Дунин Толстый со своими братьями и несколькими воинами вошел в крыло дворища, занимаемое Пестователем, и выдвинул ему обвинение:

— Похитили у меня жену, Людку, — заявил он. — Имеются люди, которые видели, что сманил ее в угол крепости твой слуга Зидал, после чего она пропала. Говорят, будто бы понравилась она тебе, и это ради себя ты приказал ее похитить.

— Обследую я это дело и рассужу, — сурово заявил на это Даго, после чего кивнул охранникам, и те встали так, что пришлось Дунинам и их воинам отступить.

Воцарилась во дворище Дунинов взаимная вражда и подозрительность. И ясно было, что в крепости у Дунинов перевес над Даго, и если дело дойдет до открытого боя, Пестователь будет побежден.

Вызвал Пестователь к себе Спицимира и приказал тому найти Зидала и Людку. А еще вызвал Даго к себе Херима и открыто спросил у него:

— Так это ты, Херим, пожелал дать волю своей похоти?

Херим не ответил. Он лишь опустился на колени у ног Пестователя и свесил голову. Сказал тогда Даго:

— Тебя я наказывать не желаю. За тебя ответит Зидал. Ты же отдашь ему приговор.

Утром Спицимир в окружении своих воинов в черных плащах привез в Познанию Зидала и Людку. Нашел он их в какой-то хижине неподалеку от града, в которой они ожидали Херима.

Никого не допустил Даго к Зидалу и держал его под охраной Спицимира. На посаде крепости приказал о поставить позорный столб, созвал людей к полудню и вот там-то, на глазах сотен семей ремесленников и купцов, Херим прочитал приговор Зидалу:

— Нет большей никчемности, нежели та, если кто-то проявляет лакомое желание к женам чужим и к имуществу чужому. Мой слуга Зидал ради своей похоти украл жену комеса Дунина Толстого. Потому-то, прямо на глазах ваших, получит Зидал пятьдесят ударов батогом.

С изумлением глядел Зидал на Херима, которому столько раз поставлял женщин, ведь по его же приказу, а не ради собственного сладострастия, похитил он Людку. Так почему же не на спину Херима падут удары кнута, а на спину Зидала, послушно исполнявшего приказы? И кто выдержит пятьдесят ударов батогом? Видел Зидал смерть перед собой, и ясно увидал суть искусства правления.

И вот так, на глазах всего двора Дунинов, а еще челяди Даго и жителей посада, сорвали с Зидала верхнюю одежду и привязали к позорному столбу. А здоровяк с кнутом начал его бить, так что кожа лопалась от ремня, и капли крови стекали на снег.

Получив десять ударов, Зидал попросил, чтобы приблизился к нему Пестователь, поскольку желает он признаться во всех своих винах.

Стонущим, едва-едва слышимым голосом произнес Зидал:

— А правда такова, господин мой, что это Людка попросила Херима, чтобы ее похитил.

Правда и то, что канцлер Херим подстрекал против тебя твою жену, Зифику, рассказывая ей о твоих любовных похождениях с Хельгундой. Покарай его тоже, господин мой, если он не защищает меня, а только лишь приглядывается к мукам моим.

Хотя Зидал говорил тихо, услышали его слова Дунины, а так же Херим. Положили Дунины ладони на рукоятях мечей своих, готовился к смерти Херим. Только Даго воскликнул:

— Врешь, злодей!

Вытащил он свой Тирфинг и отрубил Зидалу голову. Только не по причине гнева, но затем, чтобы виновник перестал болтать языком, ибо обо всех этих вещах Даго знал от Спицимира.

И тогда-то дерзко сказал Дунин Толстый:

— Слыхал я, господин, будто бы имеются такие, что отдали тебе собственных жен и дочерей, чтобы породниться с тобою. Но вот с Дунинами у тебя такого не получится. Не смешивают вино с пивом. Не смешивают кровь благородную с кровью выродившихся карлов.

Побагровел Даго. Он понял, что Дунин ищет открытого с ним сражения, поскольку именно здесь, на крепостной площади, он сильнее.

— А знаешь ли,