– Но ведь это совращение и есть. Этот Даня, он же младше Шаталовой на сколько? На двадцать лет? Больше даже.

– И?

– Художник, – утвердительно кивнула Виктория. – У людей творческой интеллигенции более широкие представления о дозволенном. Не знаю. Когда ты рассказал о Шаталовой и Дане, мне стало мерзко. Он же совсем ребенок.

– Он – мужчина, достигший возраста, когда возможно продолжение рода. Сексуально активный, и скажи я, что он спит, скажем, со своей одноклассницей, ты бы и слова против не сказала.

– Ладно, черт с ними, – попыталась замять неприятный разговор женщина.

– И я не болен, Вика. Я не болен…

Точное повторение

Символ левой руки. Очень схож по смыслу и действию со знаком «колыбель», но имеет почти противоположное значение. Неумение приспособиться к новым обстоятельствам, изменение поведения в непривычных условиях. Поэтому и пишется, наоборот, спокойными, ослабляющими тонами.

Летом дни самые длинные. Кто-то радуется этому, но когда жизнь превращается в бесконечную тянучку, без отдыха и хоть какой-то надежды, каждый светлый вечер становится сущим наказанием. На часах почти девять, а солнце едва подползло к горизонту. Зависло там, наблюдая, подглядывая за людской суетой. А когда все же сваливается долгожданная темнота, то не успеваешь открыть глаза, как кромка востока начинает вновь золотиться. Птицы за окном заливаются трелями, духота невыносимая. Маетно и противно лежать в постели, и сон не идет.

Лера не любила это время. Даже тогда, десяток лет назад, а уж сейчас – тем более. Мир ее окончательно сузился до пространства квартиры и забот о Доброславе. Болезнь, что, казалось, отступила с началом весны, вновь объявила свои права и принялась стремительно разрушать его тело и разум. И вот, два дня назад Алиса Григорьевна объявила:

– Все, что мы можем сделать, это… помочь вашему мужу достойно дожить последние месяцы.

– То есть?

При взгляде на Славу даже самая живучая надежда немедленно скончалась бы в корчах, да и Валерия не входила в число слепцов, твердящих вечно, что все непременно закончится хорошо. Но такое заявление и ее заставило отчаянно завертеть головой:

– Нет. Нет…

– Я понимаю, это тяжело принять, – положив руку на плечо Лере, прошептала невролог. – Но… поражение затронуло уже все области. Боюсь, скоро Доброслав не сможет даже дышать самостоятельно.

Алиса замолкла. Она никогда не была сильна в утешении, и все чаще чувствовала себя не спасителем, а судьей, выносящим приговор. Только вот за что наказывают сидящую перед ней женщину? Если верить восточным философам, все дело в карме, в дурных поступках, совершенных в прошлой жизни. Но кем, в таком случае, была Валерия, чтобы так страдать? Не иначе – серийным маньяком или отцеубийцей, ибо кара должна соответствовать тяжести преступления. Но в этой жизни Лера была обычной учительницей, не более грешной, чем большая часть людей на планете, и не более праведной, чтобы, соответствуя уже западной религии, быть избранной для вечной жизни в раю. Болезнь, будь то банальная простуда, или органическое поражение нервной системы не видит разницы между хорошими людьми и плохими. И в этом равенстве всех перед недугом: богатых и бедных, верующих и атеистов, умных и не очень, – в нем заключена его главная разрушающая сила. Ведь человеку точно надо знать: «За что?» А вместо этого он получает расплывчатый ответ: «Потому что».

– Потому что мы все созданы несовершенными, – пробормотала про себя Алиса.

– Я могу, – смахнув слезы и несколько раз глубоко вздохнув, вдруг спросила Валерия. – Могу ему чем-нибудь помочь? Как-то… не знаю…

– В нашей стране эвтаназия незаконна, – словно прочитав мысли пациентки, напомнила врач.

Да так оно почти и было. Вчера, когда Алисе позвонил брат и рассказал об очередном своем видении, той сначала захотелось послать его подальше. Во-первых, потому, что звонок раздался в полвторого ночи, когда Александрова давно спала глубоким сном. Во-вторых, рассказанное неврологу очень не понравилось, но совсем уж не по душе ей пришлось предложение брата. Однако когда видишь эту согбенную фигуру своими глазами, слышишь этот надтреснутый, полный мольбы голос, все воспринимается совсем иначе. Для Алисы люди давно поделились на две категории: те, кому надо помочь, и те, кто помогает. И она предполагала, что может оказаться в обеих категориях одновременно. О, как бы невролог возрадовалась, если бы кто-то сейчас подсказал ей нужные слова! Хоть дьявол, хоть ангел, хоть главврач отделения! Но последний был в отпуске, а высшие силы упорно молчали. Правда, один голосок, тот, что Алиса пыталась заглушить вот уже несколько минут, продолжал настойчиво повторять: «Я все подготовил. Лиса, поверь мне».

«Алиска, я видел тебя там, честное слово! Я, правда, видел, как тот поезд тебя переехал! Поверь мне!» – перекрикивая все голоса, настоящие и выдуманные, заорал в голове у Александровой одиннадцатилетний мальчишка. И врач сдалась.

– Есть один способ.

– Правда?

В глазах Валерии мелькнула искра безумия. Она уже достигла дна отчаянья, и сейчас, предложи невролог Лере совершить ритуальное самоубийство ради спасения мужа, та бы, не задумываясь, согласилась. Теперь Алиса, наконец, поняла, почему здравомыслящие на первый взгляд люди, так легко попадаются в лапы оккультных сект и спускают все свои средства за «чудодейственные» пустышки.

Алиса как-то видела по телевизору документальный фильм о мужчине, рука которого попала то ли в молотилку, то ли в косилку, – она не слишком хорошо разбиралась в сельскохозяйственной технике. Сначала несчатный пытался вытащить руку, потом как-то разобрать механизм. Но когда стала ясно, что ни то, ни другое сделать не удастся, он отрезал себе конечность. Словно дикий зверь, попавший в западню. Александровой даже думать не хотелось, какую жуткую боль герой фильма испытывал, но хуже, наверняка, были мысли о том, что в ином случае он просто-напросто умрет. Горе – это тот же капкан. Сначала у попавшего в него человека отключается кора больших полушарий, отвечающая за рациональное поведение и принятие решений, потом искажается зрение и слух, пока не остается одна оболочка с первобытными инстинктами: заглушить боль любыми средствами. Душевную, физическую – не важно.

Валерия помнила этот разговор как в тумане. Невролог что-то ей втолковывала, показывала, тыкала пальцем в книжные страницы. Словно продавец, нахваливающий достоинства нового беспроводного пылесоса домохозяйке, которая всю жизнь убирала дом с помощью веника и совка. Поняв, что собеседница в данный момент не способна оценить предложенный план спасения, Алиса Григорьевна сунула ей инструкцию с подробным объяснением. Лишь когда Слава заснул, Лера набралась мужества изучить полученную бумагу.

В мертвенно-бледном свете кухонной лампы она рассматривала странные крючки и линии, которые Сандерс однажды назвал «алфавитом Шилле». И вовсе они не походили на буквы, эти значки. Под каждым стояло название и короткое описание. Скандинавские руны, вот что они напоминали Валерии больше всего. Древние угловатые знаки, наполненные мистической силой. Но разве может камешек с несколькими перекрещивающимися царапинами на нем рассказать о будущем? Разве могут несколько полукружий с короткими черточками перенести сознание в другое измерение, исправить нанесенный деменцией ущерб, подарить покой? Так почему она с таким вниманием изучает каждый символ, почему в пятый раз перечитывает одну и ту же строку, чтобы все тщательно запомнить? Это походило на одержимость. Знаки притягивали к себе, соблазняли провести по ним пальцем, как по старому шраму. И Лера проводила, ощущая странную смесь страха и восхищения, а потом принялась повторять их на бумаге, разрезая грифелем идеальную белизну листа.