Блеснула сталь… Затем еще и еще. Мужчины бились исступленно, забыв про насмешки, и только время от времени тишину нарушали короткие неясные восклицания. На потных телах играли отсветы огня. Казалось, усталость над противниками не властна. Но вдруг Омар резко отбросил свой нож и прыгнул на Ботвелла, обхватив того медвежьей хваткой. Граф попался, словно кролик в капкан. Нож выпал у него из руки. Огромный турок будто выжимал из врага саму жизнь..

— Кат! — только и выдохнул Ботвелл. — В лодку, девочка! Скорее!

Он почувствовал, как хрустнуло ребро, и стал бороться еще яростнее. Сражался он не только с исполином-противником, но и с накатывающимся беспамятством. Если эта чернота поглотит его, то он — мертв.

А врожденная гордость его мучилась позором положения. Чтобы он, Френсис Стюарт Хепберн, погиб от руки какого-то глупого турка?! Сквозь шум в ушах до графа донесся голос жены и придал ему мужества. Если он погибнет, то Катриона обречена на адские страдания.

А графиня, прокравшись по песку, подняла сначала нож Омара, а затем и мужнин. Встав на трясущихся ногах, она начала раз за разом вонзать их оба в ту гору мяса, какой был турок, но, похоже, не находила уязвимую точку. Однако, подобно назойливому насекомому, эти уколы начали раздражать гиганта. Оставив свою полуобморочную жертву, он набросился на Катриону.

— Женщина! — прорычал он, и шотландка отскочила.

Турок разоружил ее и несколько раз легонько ударил. В страхе за Ботвелла, чувствуя себя как никогда беспомощной, она упала на колени. И внезапно раздался дикий рев. Повернувшись волчком, капитан Омар внезапно ухватился обеими руками за брюхо. На лице турка застыло искреннее недоумение. Затем он медленно поднял руки к глазам, посмотрел на них и прижал обратно к огромной дыре на своем животе, откуда уже лезли наружу длинные розовые кишки. Но было поздно: из громадного чрева хлынул поток крови.

Исполнившись отвращением, Катриона поползла прочь, но гигант все наступал и наступал на нее, шел и шел, а губы его шевелились, бормоча слова, которых она не слышала. Теперь уже внутренности было не удержать, они прорывались у него между пальцами, вместе с красными струями. Над обрывом стоял Ашер Кира с дымящимся пистолетом в руке. Ботвелл и Конолл лежали без движения.

С ужасом Катриона оглядела эту бойню, в которой сама сыграла главную роль. Капитан Омар рухнул мертвым прямо к ее ногам. Взор несчастной женщины замутился, и, не помня себя, она завизжала:

— Боже!.. Никогда больше! Никогда!

В прохладе гор, зеленеющих над Римом, там, откуда видно даже море, до которого так много миль, когда-то была построена великолепная вилла для любовницы папы Александра VI Борджиа. Называлась она просто — «Моя вилла», и окружал ее чудесный парк с оленями, птицами и прудами.

Теперь этой прекрасной усадьбой владея иностранец — лорд Стуарти. Но кроме имени, окрестные жители о нем почти ничего не знали. Ворота виллы всегда были закрыты, если только кто-либо не въезжал или не выезжал. Новый хозяин имел большой отряд верной стражи, но в дом входил только ее капитан. Прислуживали исключительно женщины, нанятые в Риме, а торговцев не пускали дальше задней двери.

Ходил слух, будто у лорда Стуарти есть жена, но ее никогда не видели. Было также известно, что иногда он наведывается ко вдовой трактирщице Джованне Руссо.

Но когда деревенские кумушки пытались что-либо из нее выудить, их ждало разочарование. На все расспросы ответ был один:

— Это славный человек, которому выпало великое страдание. И больше не спрашивайте, потому что я все равно ничего не скажу.

Это было странно, так как сердобольная Джованна имела вполне заслуженную славу сплетницы. В конце концов местные жители приняли таинственного лорда как такового и больше не обращали особого внимания на «Мою виллу».

А Френсис Стюарт Хепберн знал, что теперь уже никогда не вернется в Неаполь. На вилле «Золотая рыба» их с Кат поджидало слишком много ужасных призраков.

Когда они в конце концов добрались до Италии, то поселились на новой вилле, купленной к их приезду. Граф возблагодарил Бога, что у него был дом, куда можно было привести жену, и этот дом стоял на отшибе.

После ужасного испытания она много дней находилась при смерти. Ботвелл не сомневался, что только его собственная сила воли, отчаянное желание удержать Катриону на этом свете и сохранили ей жизнь.

Весь последний отрезок пути она то приходила в сознание, то вновь теряла его, испытывая упорную вялую лихорадку. От еды отказывалась, яростно отпихивая миски, и это было единственное проявление чувств. Френсису с огромными усилиями удавалось только вливать ей в рот немного жидкости. И все-таки он не дал жене умереть.

Странным образом, но именно несчастье госпожи отвлекло Сюзан от собственной печали. Служанка страшно пострадала, но едва ли до такой степени, как Катриона.

Молодая женщина винила теперь в этом себя.

— Ведь все случилось из-за моей несдержанности, — сокрушалась она, готовая вот-вот заплакать. — Но я помогу ей стать прежней, милорд. Клянусь вам!

И благодарный граф не мог не радоваться ее присутствию.

Когда они прибыли на виллу, там уже ждала юная Мэй. Сестры заключили друг друга в объятия. Признательная обеим женщинам за свое спасение в Неаполе, девушка стала усердно заботиться о Катрионе.

С той безумной ночи графиня Ботвелл не проронила ни слова, а ее дивные глаза лишились всякого выражения. Иногда граф чувствовал, что жена пристально его рассматривает, но, оборачиваясь, встречал все тот же пустой взгляд. Однако он любил ее, как никогда прежде, и пытался своим поведением показать, будто ничего не случилось.

Он не спал в ее постели, а спал в соседней комнате.

Ночами дверь между ними оставалась открытой: вдруг Кат позовет. Несмотря на бессмысленное выражение лица и глубокое молчание, больная, казалось, понимала все, что ей говорят. Они изъяснялись взглядами и знаками.

Кроме супруга, Конолла и Ашера, мужчины к леди Ботвелл не допускались. Близость незнакомца могла вызвать у нее плач и стенания.

Шотландцы появились на вилле в середине лета, а теперь наступила чудесная римская осень. Кат понемногу начала выходить из дома и совершала недолгие прогулки по парку. С ней всегда была Сюзан или Мэй, а садовникам велели скрываться при ее появлении.

И вот уже округа снова полнилась слухами. Все только и говорили, что о загадочной мадонне Стуарти. Хотя садовники и убирались прочь с глаз, никто ведь не запрещал подсматривать из-за кустов. В таверне Джованны Руссо эти парни взахлеб хвалили ее бледно-золотистые волосы (которые так и не обрели прежний темный оттенок), превозносили изумрудные глаза, славили стройную фигуру и прелестное лицо без единой морщины.

А Джованна подливала им в кружки, шлепала проказников по рукам и слушала. Ее всегда занимала жена любовника, о которой тот с ней никогда не говорил. Трактирщица дала бы руку на отсечение, что скорбь, угнетающая лорда, имела причиной какую-то беду, случившуюся с его супругой. К ней, Джованне, он выбирался только для разрядки, но ей и того хватало. Стуарти был в постели лучшим мужчиной, какого она знала, — сильным, нежным и уважительным.