Там был еще один эпизод, который породил во мне желание жить. Когда нас только привезли в Уфимский госпиталь, то раненых сначала мыли. Происходила эта процедура так: в одной хорошо протопленной комнате десяток молодых здоровых девушек, совершенно обнаженных, только в небольших клеенчатых передничках, отмывали раненых от окопной грязи, срезали старые повязки и промывали раны. Я достался молодой чернявой украинке Оксане, вижу ее как сейчас.

До сих пор не знаю, с умыслом или нет была продумана эта процедура, но молодые, горячие тела этих девушек, их ласковые руки вернули многим раненым желание жить…

– Вам не казалось, что мы побеждаем с неоправданно большими потерями?

– Это все вранье тех, кто хочет переписать историю. Это идеологическая диверсия врагов Советского Союза против нашего многонационального народа, против народной Победы. Кто хотел бы, чтобы мы подняли руки и сдались на милость победителя. Тех, кто смеет говорить, что сейчас бы мы пили баварское пиво… Любая война не обходится без потерь. Вот я вам рассказал, как разгромили нашу минометную роту, но ведь это была ошибка конкретных командиров. Были и другие ошибки, много ошибок, но чтобы людей сознательно «гробили», такого не было, я лично не видел, у нас командиры были грамотные. А солдат жалеть нельзя, если жалеть солдат, то никогда не победишь.

– Вы сами хоронили погибших товарищей?

– Что вы, у нас же был приказ: только вперед, не останавливаться и ни на что не отвлекаться. Поэтому мы уходили, оставляя наших товарищей… Помню, когда мы только поднялись в наступление, тяжело ранило осколком в живот Сашу Гнатышина. Бедный, как он кричал… А у нас приказ – «Вперед!» Больше я моего друга не видел, ранение у него было тяжелейшее… А обязанности похоронной команды обычно исполняли музыканты из полковых оркестров. Иногда они давали концерты, но в основном занимались тем, что хоронили погибших солдат. Когда меня везли раненого в медсанбат, я видел целые «снопы» из наших убитых, подготовленные к захоронению…

– А вообще бывали такие концерты, удавалось как-то отдохнуть?

– Да, нас регулярно заменяли, отводили с переднего края. Устраивали баню: давали шайку горячей воды, кусочек мыла. Вшей у меня не было никогда, за этим очень следили. Иногда наш строй внимательно осматривали женщины из санбата, это, кажется, называлось формой 20. Нижнее белье нам заменяли, так как возможности его постирать у нас не было. И обычно тут же был какой-то концерт, один раз даже кино показали. А вообще, женщин на переднем крае мы почти не видели, поэтому когда какая-нибудь и появлялась, то солдаты сразу начинали кричать: «Воздух!».

Еще был интересный случай в Польше, один раз нам выдали деньги, причем злотые, и единственный раз на фронте мы сыграли в карты, и я, совсем не любитель этого дела, у всех выиграл. Этих злотых у меня были полные карманы.

– Вы воевали и артиллеристом, и пехотинцем. Чья доля тяжелее?

– Пехоты, конечно, но я себя от нее не отделяю. Ведь мы, батальонные минометчики, шли сразу за ней и были фактически ее частью. Что нас разделяло, метров сто-двести? Так что мы так же страдали, и так же рисковали. А в пехоте было так, три дня наступления, и часть отправляется на переформировку…

– Вы не хотели перейти служить в разведку или танкисты, например?

– Это же не школа, хочу – туда пойду, хочу – сюда. Меня обучали на минометчика целый месяц, все, значит, им и придется служить, это приказ.

– Вам доводилось видеть результаты вашей работы?

– Мы, конечно, проходили через немецкие позиции, видели, что там творилось, но наша ли это работа или чья-нибудь еще, точно определить мы не могли, так как только наши офицеры могли знать, по какой цели мы стреляли. Когда мы стояли в обороне, то у нас в бруствер окопа были воткнуты палочки для ориентира: цель номер один, цель номер два и т. д., а что это за цели, нам не говорили.

– С контрбатарейной стрельбой доводилось сталкиваться?

– Конечно, и сколько раз. Запомнился такой случай, как-то мы поддерживали огнем разведку боем и впервые оказались под огнем шестиствольных минометов. Рядом с моей ячейкой упала такая мина, похожая на газовый баллон, но не взорвалась…

– Бывали бои, когда вам приходилось стрелять из стрелкового оружия?

– Нет, у меня таких боев не было, непосредственно с немцами мне сталкиваться не пришлось. Но, например, мой лучший друг Толя Лубинец был убит автоматной очередью. А мне, даже когда месяц был в пехоте, в то время было затишье и мы стояли в обороне, пострелять из винтовки и там не довелось. В минометной батарее мне как наводчику полагался пистолет, но его мне не выдали. Сейчас много таких ветеранов, которые говорят, я подбил столько-то танков, я сбил столько-то самолетов, а я про свое участие в войне всегда говорил: «Я всего лишь одна песчинка, из тех многих и многих миллионов, из которых сложена наша Победа…»

– Как вы оцениваете немцев как солдат?

– Немцы – нация с очень высокой организацией. Стремление к порядку у них в крови, они занудистые в этом отношении. Хорошие были вояки, очень дисциплинированные, но я бы сказал, что голая дисциплина без выдумки – пагубна. Они, конечно, были очень распропагандированные, верили в свою исключительность…

– С власовцами доводилось воевать?

– Нет, ни разу не сталкивались, но особенно мы, пережившие оккупацию, хорошо знали, как много людей пошло на сотрудничество с немцами. У меня даже один знакомый в Одессе пошел служить немцам. Чего он пошел, идиот? Что с ним было дальше, я не знаю, наверное, печальна была его судьба. Большинство власовцев составляли наши военнопленные, которые были поставлены в невыносимые условия и которые надеялись, что у них появится шанс изменить свою судьбу. Но были, конечно, и убежденные предатели, и сам Власов прежде всего.

– За что вы получили орден Славы 3-й степени?

– За ранение, за то, что пролил кровь за Родину. Мы были вместе с пехотой и у нас никого не награждали, только братскими могилами. Собирали всех погибших, давали троекратный залп и идем дальше… Ведь кого тогда могли наградить? Того, кто в течение долгого времени мог остаться в живых, т. е. штабисты, артиллеристы. А мы, пехота, были хворостом, который подбрасывали в огонь войны. Я помню всего один случай награждения у нас. В октябре 1944 г. орденом Отечественной войны наградили одного парня, белоруса. Он был ветераном части, и за что его конкретно наградили, я не знаю. А через пару дней он погиб… А в нашей роте что-то я не помню награжденных солдат. Когда после войны нужно было пойти получить медаль «За Победу над Германией», я не пошел, у меня была назначена встреча с девушкой. Зачем мне эта медаль? Орден Славы мне вручили на 20-летие Победы. Видно, среди наших руководителей тогда были умные люди, которые задумались о том, сколько же простых солдат осталось ненагражденными, сколько среди них было ранено и искалечено. И видно, решили наградить таких солдат, в их число попал и я.