Представьте себе чувства человека, которого сняли с фронта, посадили в поезд и отправили учиться когда, в ноябре 1941 г.! Это говорило о силе страны, когда она могла снять с фронта части и отправить их учиться дальше. И мы ехали через всю страну до Урала, и в г. Миасс наше военное училище продолжало функционировать. Вот уже здесь с питанием стало тяжело. Сколько радости было, когда мы попадали дежурить на кухню, можно хоть чуть-чуть отъесться. Жарили картошку прямо на буржуйках, когда чистили, и ели вот такую печеную картошку. Так получилось, что в одно из таких дежурств меня забрали в госпиталь. Оказалось, что поврежден желудок, и я примерно три недели вынужден был лежать в больнице из-за плохого питания, там давали манную кашку, чтобы восстановить желудок, но я так и остался навсегда больным человеком. Я хочу сказать, что, несмотря ни на что, нагрузку нам физическую никто не снижал, надо было пробежать 15 км с полной выкладкой, т. е. винтовка, вещмешок, с палаткой и запасными частями. Я норму выполнил, но это было очень сложно. Учеба продолжалась, у нас снова были очень квалифицированные, замечательные преподаватели, но нас учили уже не артиллерийским системам, а ракетным, из нас готовили уже ракетчиков. Давали нам топографию, мы владели всеми приборами, которые с ней связаны, проходили практику, непосредственно с теодолитами выходили на местность, делали замеры. Обучение было очень хорошо поставлено. Вот только ходить мы продолжали в наших шинелишках. В апреле 1942 г. (задержка у меня с окончанием курса произошла из-за болезни) я закончил Московское Краснознаменное минометно-артиллерийское училище им. Красина в звании лейтенанта, у меня не было «4», только отличные оценки по всем предметам, а их было 17 или 18, одни связаны со знанием уставов, другие со знанием артсистем, политическим образованием, по ракетным системам. В итоге я получил офицерскую форму. Там я также сдал на военные права, стал водителем, потому что «катюши» были установлены на машинах. У нас в училище было два вида «катюш» – Р-13 с 16 ракетами, и М-24 с ракетами меньшего размера, эти установки монтировались на танках. Мы изучали их, танки нас также учили водить, но вот огневых тренировочных залпов мы не устраивали, видимо, ракеты действительно были дорогие, чтобы мы их использовали. Их я уже в годы войны расходовал на немецких шкурах.

Меня назначили командиром взвода управления в 68-й гв. минометный полк РГК, эти полки создавались как особого рода единица, каждый состоял из трех дивизионов, в дивизионе две батареи. Такие полки придавались непосредственно фронту, не входили в армии, и уже командование считало нужным сосредоточить их на определенном направлении, т. е. это была своеобразная единица мощного ракетного огня, страшная, конечно, сила. Мой полк дислоцировался в Сокольниках, когда я прибыл, он уже сформировался, дальше получилось самое смешное – я заболеваю, меня списывают из полка и предлагают остаться в резерве, не пускают на фронт. Желудок был подорван, поэтому я должен был заниматься формированием мобилизованной молодежи, давать первичное обучение, не по моей специальности, конечно. В Коломне я находился в тыловой части, с этим согласиться не мог, в это время как раз готовился сильнейший удар по Москве с юга, со стороны Воронежа, поэтому я все время писал письма на адрес командования с просьбой отправить на фронт. И меня послали в боевую часть, но не в ракетные части. Ах, так, вы хотите, тогда вы пойдете в пехоту. Я попал на Воронежский фронт в расположенный под Лисками 959-й стрелковый полк заместителем командира роты 82-мм минометов. Вот тут я уже был рядом с передовой, расстояние полета мины небольшое, я был на самых передовых позициях. Бои под Лисками были страшные, у нас на той стороне Дона оставались свои плацдармы, которые мы никак не хотели отдать, и вот за эти участки шли ожесточенные бои июль, август, сентябрь, октябрь. Тут я уже видел смерть, понял, что такое война по-настоящему, потому что быть в пехотных частях, обслуживать их как минометчик, это другое дело, чем артиллерист. Я должен сказать, что в этот период времени однажды был приказ построить батарею для расстрела: три человека решили бежать к немцам, мы выполнили приказ, расстреляли их. А в целом это была сибирская дивизия, моим командиром являлся чистый сибиряк ст. лейтенант Чиндяскин, очень мужественный человек. Мы сначала непосредственно стояли против немцев, потом немцев сменили итальянцы, потом уже итальянцев сменили венгры. Понимаете, воевать с немцами тяжело, это настоящие, прирожденные солдаты, люди войны. Итальянцы – они плохие воины, против них можно воевать, венгры – еще хуже, но они очень злые, если попадешь в плен, сильно издевались над нашими пленными. Почему произошла смена? Главный удар на Москву у немцев не получился, им не удалось завладеть инициативой и перейти на другую сторону. Мы так плацдарм и оставили, и лавина немецких частей пошла на Сталинград, там началась битва, которая решала судьбу войны, мы в это время должны были продолжать защищать свои плацдармы во что бы то ни стало, не уйти на другую сторону Дона. Потери у нас были большие, естественно. Но смена немцев на другие нации означала для нас передышку. Наша дивизия находилась все время на передовой, с июля до начала февраля, солдаты менялись, я уже стал ст. лейтенантом, в ноябре месяце подал заявление в партию, считал нужным умереть в боях за Родину коммунистом, и стал кандидатом в члены ВКП (б). Я продолжал оставаться замом командира роты, дело в том, что батарея находилась на этой стороне Дона, а командир батареи находился на самых передовых позициях непосредственно в траншеях на плацдарме. Потом он оставался на минометных позициях, а я вместе с пехотой уже регулировал огонь, для того чтобы отбить атаки немцев. Мы не предпринимали тогда никаких контратак, главное было защитить рубежи. Для немецкой тактики боя была характерна хорошая артиллерийская проработка наших позиций, обязательно вместе с пехотой двигалась танковая лавина. Приходилось отбиваться и от пехоты, и от танков, минометы били по пехоте, потому что они неспособны бороться с танками, которым противостояла наша противотанковая артиллерии и ПТР-цы. Я находился на НП ротного командира. Питание было хорошее, даже отличное, и 100 граммов давали. С разведчиками я не сталкивался, они потом сыграли свою роль, когда началось наступление.

Наступила зима, мы подготовили траншеи к ней, у нас были сделаны в три наката землянки, но мы прекрасно знали, что это все временно, скоро начнется наступление. 19 ноября на Сталинградском фронте началось наступление, охватили значительную часть немецких войск Паулюса. Наша целевая задача была такой же, отсекать от Воронежа немцев, отсюда должны уже были двигаться войска, чтобы еще большую часть немцев пленить во время их отступления. В это время как раз венгров снова сменили немцы, они почувствовали, что те не могут воевать. И вот 3 февраля 1943 г. заиграли «катюши», заработала наша артиллерия, и мы пошли в атаку, я вместе с пехотой. Так как немцы тоже хорошо закрепились, атака наша сначала не удалась, и на поле боя оказалось много убитых и раненых, в том числе я. Я был тяжело контужен при атаке, меня вытащили, уже обмороженного, заикающегося, говорить я не мог. Перевезли на ту сторону Дона, наше наступление развивалось дальше, а меня отправили в санбат, оттуда поездом вывезли в г. Тамбов, где я месяц лечился в госпитале. Мне тогда стало совершенно ясно, что наша артиллерийская подготовка не сыграла решающей роли, поэтому немцам удалось нанести нам серьезные потери в живой силе. И еще один я сделал вывод: наше руководство не жалело людей. Это было печально, но это факт. Можно было иными способами добиться победы, но нам нужна именно победа, как говорится в песне, «за ценой мы не постоим», и так оно делалось в жизни, цена же была одна – человеческие жертвы. Но ценой наших жизней оборона немцев была прорвана, и началось наше наступление. В марте 1943 г. после излечения я из Тамбова двигался на ж/д. транспорте и пешком на фронт, он уже вместо Воронежского назывался 3-й Украинский. По прибытии, когда в штабе фронта узнали, что я ракетчик, меня направили в 62-й гв. минометный артиллерийский полк. Вот в его рядах я прошел всю остальную часть войны. Полк возглавлял умный, талантливый командир полковник Кислицкий, депутат Верховного Совета СССР от Украины, хотя сам он жил в Москве, командиром дивизиона был майор Павлиенко, тоже украинец, удивительно чуткий и требовательный командир, любящий солдат и стремящийся сохранить жизнь каждого. Большая часть личного состава полка также состояла из украинцев. Эта часть пережила трагедию окружения под Чугуевом у Харькова, немцы сумели в ответ на Сталинградское устроить нам небольшое, но все же окружение, и через чугуевские леса выбилась незначительная часть полка, техника была взорвана, это были «катюши» на танках, мне рассказывали, как их взрывали при отступлении. Именно поэтому я прибыл на пополнение и сразу был назначен командиром батареи. Но я фактически стал командиром двух батарей, дело в том, что в этом дивизионе было две батареи, одной командовал Кочубей Иван, а второй Новиков. Иван оказался очень хорошим разведчиком, смелым, дерзновенным человеком, но не умеющим требовать дисциплину от солдат, добиться от них выучки, чтобы кадры владели техникой, могли быстро выполнить приказы. А у меня, по всей видимости, оказались педагогические способности и требовательность. Поэтому эти батареи объединили под мою команду, и у меня было не четыре, а восемь установок плюс восемь машин со снарядами, также две технические «летучки». Получилось, что фактически дивизионом командовал один я, а Иван Кочубей, как правило, занимался управленческими делами, он на передовых позициях выискивал цели, смело действовал, был за свое мужество награжден орденом Красного Знамени. По всей видимости, в войсках всегда надо учитывать психологию руководителей. Мне же доверили восемь установок, и такое разделение труда сделали официальным: взвод управления выделили, для того чтобы они находились в передовых частях, а мы уже непосредственно делали дело. При выборе позиции я подчинялся командованию, мне говорили заранее, куда надо переехать, карты были, кстати, прекрасного качества. Моя задача заключалась в том, чтобы на этих позициях сразу принять меры к спасению техники, ее закрыть, спрятаться как можно больше, зарыться. Боже мой, сколько было перерыто земли солдатами, ведь надо было их прятать в землю, зарывались в аппарели, для того чтобы техника не попала под удары бомб. Но обратите внимание, я был назначен на должность в апреле 1943 г., но в войну мы вступили в июне, так как месяца полтора в Гончаривке Луганской области готовились к битвам, прибыло пополнение, мы обучали солдат, этим я занимался. Ведь каждая установка имела в расчете по шесть человек (водитель, командир орудия, наводчик и заряжающие), надо умело надеть ракету, которая весит 45 кг, это непросто, также надо подготовить машину, чтобы резина колес выдержала удары, вы понимаете, ракеты поднимали дым и гарь, огромная волна. Как происходил залп? Каждая ракета состояла из двух составных частей: снаряда, имеющего огромную разрушительную силу, и собственно самой ракеты, которая была наполнена твердым топливом, очень похожим на макароны, но желтого цвета. Ракеты зажигались из пульта управления поочередно. Достаточно было сделать один оборот небольшого колесика прибора пульта управления, и топливо ракеты воспламенялось, после чего она по прорези рельсы начинала скользить и улетала по заданному направлению. Шестнадцать оборотов колесика пульта управления – это примерно три-пять секунд, и огненный залп полетел в указанную точку. Правда, точка – это название условное, так как ракеты били по площади круга с радиусом 350–400 м. Но если восемь установок моей батареи ударят по этой площади и 128 взрывов пробороздят эту площадь, то плохо будет тем, кто на ней был. Кроме того, после залпа место наше становится зримым, его можно легко отбомбить. Поэтому наша задача заключалась в том, чтобы сразу после залпа исчезнуть, мы заранее знали, куда должны переехать, уходили туда и там прятались. И знаете, года полтора мы все время прятались, пока была сильна немецкая авиация, после залпа моментально уезжали, уже только в 1944 г. стали меньше бояться. «Катюши» стреляли на 8 км, мы знали цели заранее, поэтому стояли всегда в 3–4 км от фронта. Однажды я, находясь на передовой позиции, тут мы поменялись с Иваном Кочубеем, он оказался на огневой позиции, а я в разведке, почувствовал, что такое наши «катюши». Ракетные удары были нанесены в 150–200 м от нас. Это страшная штука, попасть под залп, я сам был оглушен и одурманен. Представьте себе залп батареи из 128 ракет, которые, бесшумно приближаясь к скоплению немецкой пехоты и танков, неожиданно падают с неба и разрываются с огромной страшной силой необычного взрывчатого вещества. Все живое и неживое горело, огонь моей батареи вызывал такую взрывную волну, что немцы, попав под удар, не будучи убитыми, являлись беспомощными, оглушенными, контуженными. Когда пехота после этого с криком вставала и бежала, немцы не могли сопротивляться, они были оглушенные. Только через какой-то период времени они в себя приходили, но тем временем наши пехотинцы ворвались, перестреляли всех, и пошли дальше. Могучее, очень сильное оружие наша «катюша». И в целом солдаты и сержанты гордились своим оружием и четко выполняли все операции по установке орудия на огневой позиции, прятались в окопчики во время залпа и быстро бросались к машинам, выезжая с места, откуда был дан грозный залп.