– Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

– Окончил в Одессе театральное училище. Поступил я туда, в общем-то, случайно, проходили мимо него с товарищем и решили зайти. Причем отучился я в нем всего три года вместо четырех, так как жизнь в Одессе в первые послевоенные годы была очень тяжелая. Мы жили трудно, в очень стесненных условиях, и мне пошли навстречу, разрешили досрочно сдать выпускные экзамены. После института я работал в разных театрах страны: в Николаеве, Ашхабаде, но осел в конце концов в Кишиневе.

– Вы встречали правдивые фильмы, книги о войне?

– Почти нет. Сразу после войны снимали так, как хотели бы, чтобы было на самом деле, а теперь уже и подсказывать почти некому, как оно было… Но, например, в фильме «Зеркало» А.Тарковского есть два совсем маленьких эпизода, детали, но очень ярко, точно показанные. Прекрасный фильм «Военно-полевой роман» Тодоровского, а сцена артобстрела при помывке – это просто картина из моей юности…

– Я родился 30 мая 1922 г. в г. Смоленске в штабном вагоне Западного фронта, после рождения никогда в этом городе не жил. Во время Гражданской войны мой отец был крупным политработником, членом Реввоенсовета Западного фронта, затем стал членом Реввоенсовета Южного фронта и так далее. Я был потомственным сыном военного, вплоть до 1927 г. отец возглавлял политотдел Красной Армии на Украине. Как говорится, от судьбы не уйдешь, поэтому, когда меня призвали в армию в 1940 г., я уже не боялся призыва. Но до этого в 1937 г. была чистка лиц, связанных с армией, а так как мой отец работал с Тухачевским и Фрунзе, его арестовали. Только в 1953 г. отца посмертно реабилитировали. Моя судьба сложилась очень просто. Как сын репрессированного врага народа, я попал в тюрьму в возрасте 14 с половиной лет, где пробыл 2 месяца. Целевая функция моего ареста: что я знаю об отце? Я ничего не знаю, а что я мог знать в 14 лет?! Как и над чем он работал, я же не знаю. После, ничего не добившись, меня выслали в Заполярный круг, но мать, которая развелась с отцом в 1932 г., узнала об этом, решила забрать сына назад. По случаю появления матери местные руководящие круги вынуждены были меня отдать. Так я стал ленинградцем в 1938 г., в том же году пошел работать на Невский машиностроительный завод токарем. В первый класс я поступил еще в 1930 г. в Москве, мы тогда там жили. У нас и в семье, и в школе было очень хорошее отношение к людям в военной форме, вообще я был в окружении военных, маршал Егоров был другом отца, часто бывал у нас. Я великолепно играл в бильярд и выигрывал у самого маршала. Отец часто вспоминал военные годы, его друг Кононов Иван Иванович, награжденный тремя орденами Красного Знамени, часто к нам приезжал, он был инвалидом, на нем Гражданская война отложила свой след, он тоже сыграл определенную роль в моем воспитании. В период войны 1936–1939 гг. в Испании я рвался туда, мне самому хотелось поучаствовать, но я был мальчишка тогда, не было ни профессионального опыта, ни специальности военной. В итоге поражение от Франко было очень тяжелым ударом, я болезненно переживал все это, ведь там наши интернационалисты участвовали в боях.

В 1940 г. я окончил 10 классов средней школы в г. Ленинграде. Мы тогда этого не знали, но теперь мне совершенно ясно, что Сталин готовил всех десятиклассников к тому, чтобы они стали офицерами. Когда меня призвали в армию, я отказался идти в военное училище, но попал в воинскую часть, состоящую только из одних десятиклассников. Это была артиллерийская воинская часть, размещенная во Владимире, которая фактически была артиллерийским училищем, хотя надо отметить, что мы имели полное право по истечении двух лет уйти мл. лейтенантами и не оставаться в армии. Нам сразу выдали военную форму, мы получили необычное в то время оружие – изучали артиллерию калибра 503 мм, один снаряд для орудия весил 500 кг. Взрывная воронка составляла 30 м в диаметре и 6 м в глубину. Когда мы изучали эту могучую технику, рождалось чувство гордости, что мы имеем такие артсистемы. В части мы служили как солдаты и одновременно как курсанты, ведь Сталин и руководство понимали, что развернутся военные действия и нужны были кадры. Что представлял собой процесс обучения? Глубокое изучение теории артиллерийского дела, практические занятия по овладению артсистемами, приборами наведения. В стрельбах мы не участвовали, так как я проучился всего год, и началась война. Кормили нас хорошо, было мясо, я не могу сказать, что плохо. Преподаватели мне очень понравились, это были высококвалифицированные педагоги, владеющие как педагогикой, так и военной техникой. Мне очень нравилось учиться военному делу, также значительное место занимала физическая подготовка, строевая, изучение уставов, ведь армия зиждется на определенных правилах. Дисциплина была хорошая, смотрели вперед с верой и чувством оптимизма, что тем более подпитывалось необычностью могучих артиллерийских систем, изучаемых нами.

22 июня 1041 г. мы находились в Горховецких лагерях под г. Горький, где готовились к стрельбам. Днем по радио Молотов объявил о начале войны, до этого ничего не было известно, но предварительно собрали всех на площади, был устроен большой митинг. У меня не возникло чувства опасности, я был уверен, мы так воспитаны были, что превосходство наше несомненно. Война есть война, страшное слово, но у меня оно не вызвало ассоциаций с опасностью, наоборот, хотелось поскорее на фронт, поскорей разделаться с врагами. 22 июня не было для меня тяжелым днем, потому что я верил в силу страны и в мощь оружия, которым мы тогда овладевали. И когда после начала войны пошли сводки, мне непонятно было, почему наши части отступают, ведь мы имеем такое могучее оружие, я же служил в такой части, где снаряд 500 кг весит. И сразу же после объявления о начале войны по приказу Сталина все части, подобные нашей, обыкновенные солдатские, были превращены в военные училища. Так я стал курсантом Московского Краснознаменного минометно-артиллерийского училища им. Красина, поэтому мы приехали в г. Москву, училище располагалось около ипподрома. И вот тут мы узнали, что такое война. Каждую ночь Москву бомбили, как во время крупных налетов, так и отдельные самолеты. Нам приходилось ночью идти в метро как в бомбоубежище, а днем заниматься, надо изучать артиллерийское дело, курс не уплотнили, но произошло так, что ночью не спишь, а днем занимаешься, очень сложно и тяжело было. Но в то время Москву практически все время беспокоили. Питание было хорошее, здесь преподаватели были еще более грамотными и квалифицированными специалистами, чем у нас. Июль и август мы прозанимались, мы в это время постоянно видели военные поезда, литеры катились ближе к Ленинграду и Москве. Многое было нам непонятно, из того, что происходит на фронте, потому что то внутреннее чувство превосходства, которое мы имели под влиянием довоенного воспитания, как-то потихонечку развеивалось. Где же наши силы? Почему мы отступаем? Не было понятно, хотя политработники продолжали что-то традиционно объяснять. И вот в сентябре наше училище разделили на три части. Одна часть, самая маленькая, села на «катюши» и они под Оршей впервые нанесли ракетный удар по гитлеровцам, который оказался неожиданным для немцев. Это была батарея Флерова и еще несколько батарей, тогда в училище теории ракетного дела еще не было, мы изучали только артиллерийские системы, но, очевидно, эту группу учили специально. Вторая часть, в которой был и я, получила 152-мм гаубицы, и нас превратили в солдат, тогда в конце сентября были брошены для защиты Москвы все военные училища и все академии. Я считаю, что немцев под Москвой остановила вот эта сила, народное ополчение, оно не было квалифицированно, а мы были. Я отступал на Волоколамском направлении, сентябрь, октябрь и ноябрь месяц. Это были тяжелые оборонительные бои, превосходство Гитлера чувствовалось в воздухе, он был заполнен немецкими самолетами. Они всегда предварительно бомбили наши позиции, но мы старались как можно глубже врываться в землю. Поэтому у нас, артиллеристов, были не такие большие потери от бомбежек, как можно было ожидать. Мы находились примерно в 5–7 км от передового края, наша 152-мм пушка позволяла нам наносить удары с такого расстояния, а потом ночью опять нужно было не спать, отступать до следующего оборонительного рубежа и там снова врываться в землю. Потерь было не так много, но дикая, нечеловеческая усталость из-за ночных отступлений, одновременная подготовка к очередной обороне – все это очень изматывало. Я был обыкновенным заряжающим, снаряд весил 43 кг, довольно тяжелая штука. Но мы непосредственно стреляли на расстояние, немцев не видели, только авиацию. В батарее снарядов было вдоволь, мы их не жалели, но вот что характерно для боев под Москвой – это бесконечное количество листовок. Немецкая авиация бросала не только бомбы, но и агитацию, довольно обильную, листовка разрешала переход через фронт, тебе как пленному немцы обещали золотые горы. Но никто в это не верил, мы были все-таки, во-первых, артчасть, во-вторых, курсанты. А вот третья часть нашего училища участвовала в военном параде 7-го ноября 1941 г. на Красной площади, а мы, большая часть, участвовали в это время в боях. Вообще-то мы отходили раньше пехоты, но встречались с отступавшими, наши солдаты очень понуро шли. И вот что интересно: бомбежки были, но под контрбатарейный немецкий огонь мы не попадали. Во время бомбежки огня мы не вели, прятались, мы были будущими офицерами, поэтому нас старались беречь. Бомбежка продолжалась 20–30 минут, потом уже самолеты улетали, и мы снова начинали артогонь. Служба оповещения действовала хорошо, потерь у нас было немного, но матчасть выходила из строя. Когда после двух месяцев ожесточенных боев мы вернулись, у нас сохранилось 90 % личного состава. Произошло это так: мы уже твердо знали, что дальше отступать не будем, 41-й км под Москвой, был приказ «Ни шагу назад!». Еще снег выпал, холодно, мы в шинелишках, в яловых офицерских сапожках, и вдруг к нам приходят части и приказывают, чтобы мы покинули позиции, мы сначала сказали, что не уйдем, но они пояснили, что заменяют нас. Это были сибиряки, в полушубках, в валенках, с новой техникой. И вот, представьте себе, они нас заменяют, а мы садимся в эшелоны и едем через Москву. Город представлял собой страшную картину, мы не узнали столицу через 2 месяца нашего отсутствия: надолбы, везде все говорило о том, что Москва готовилась к уличным боям. Печальные и черные дома и от непрерывных бомбежек, и потому что пожары возникали постоянно.