Он проговорил это глухим, взволнованным голосом, однако затем, как бы желая прогнать печальные мысли, провел рукой по лбу, и впрямь морщинки разгладились, и голос зазвучал веселее:

— Ханс может подтвердить, что я уже давно хотел видеть вас, господин Штурмфедер. Он рассказал мне о странном ночном покушении на вашу жизнь. Вас, верно, приняли за другого человека, который, воспользовавшись минутой, успел спастись.

— И я весьма тому рад, — ответил Георг. — Почти готов поверить, что меня приняли за самого герцога, так как за ним, вероятно, бдительно следили. Если он спасся, то я нисколько не сетую, что получил отменный удар.

— Ох, но ведь удар, который вас настиг, мог быть смертельным!

— Кто идет на войну, — ответил Георг, — должен быть готовым ко всякому. Конечно, всегда лучше пасть от руки противника в честном бою, когда твои товарищи поблизости и могут оказать последнюю дружескую услугу. Но повторись подобное, я бы все равно вновь поступил так же, лишь бы отвратить руки убийц от герцога!

Изгнанник признательно посмотрел на юношу и пожал ему руку.

— Вы, кажется, принимаете большое участие в герцоге, — сказал он, устремив на Георга свои проницательные глаза, — этого я, признаться, не ожидал. Мне говорили, что вы поддерживаете союзников.

— Знаю, что вы — союзник герцога, — ответил Георг, — но позвольте мне быть с вами откровенным. Видите ли… Герцог сделал много такого, что нельзя считать справедливым. Например, история с Хуттеном, какова бы она ни была, лучше бы ее избежать. Затем, можно предположить, что он был жесток со своею женой. Кроме того, вы должны со мной согласиться, он слишком дал волю своему гневу при покорении Ройтлингена.

Георг остановился, как бы ожидая возражений рыцаря, но тот опустил глаза и молча дал понять молодому человеку, чтобы тот продолжал.

— Так думал я о герцоге, когда решил примкнуть к союзу, а там о нем говорили в более крепких выражениях. Но герцог имел очень сильную заступницу в лице Марии, и, может быть, вам известно, я решил порвать с союзом по ее настоянию. Вскоре дело получило в моих глазах совсем иное освещение, то ли потому, что я от природы сострадателен и не могу видеть, когда с кем-либо обращаются несправедливо, то ли потому, что разгадал замыслы союзников. Я понял, что с герцогом обошлись недостойно. Союз очевидно не имел никакого права изгонять герцога из его владений, тем более лишать престола и ввергать в нищету. Герцог выиграл в моих глазах. Он, может быть, еще осмелился бы на решающую битву, но не захотел рисковать жизнью своих верных вюртембержцев. Герцог мог бы выжать много денег из своих подданных и удержать тем самым швейцарских наемников, но он был выше своего несчастья. Вот это и сделало меня его другом.

Рыцарь-изгнанник поднял свои блестящие, выразительные глаза, его грудь вздымалась, благородная фигура выпрямилась. Он долго смотрел на Георга и, вдруг схватив его руку, прижал ее к своему сильно бьющемуся сердцу.

— Да, мой друг, у тебя чистая, светлая душа! Я знаю герцога как самого себя, поэтому смею утверждать, что он таков, как ты его описываешь. Он действительно выше своего несчастья и лучше, чем о нем говорит молва. Но у него очень мало сторонников, способных выдержать испытания. Если бы у него была сотня, всего лишь сотня таких, как ты, тогда на вюртембергских замках не развевалось бы ни одного лоскутка союзных знамен. О! Если бы ты мог быть его другом. Однако я и не думаю приглашать тебя делить с ним его беды. Довольно и того, что твой меч и твоя рука не принадлежат его врагу — Швабскому союзу. К чему омрачать твои дни чужими печалями? Пусть Небо вознаградит тебя за твои добрые чувства к несчастному изгнаннику!

Слова рыцаря нашли душевный отклик в сердце юноши. Было ли это чувство удовлетворения, вызванное ободряющими словами храброго изгнанника, сходством судьбы несчастного с его собственной бедностью и с несчастьем его рода, или то был романтический порыв — выступить против торжествующей несправедливости за правое дело гонимого, тем более что дело это было на краю гибели, — как знать?!

Но Георг чувствовал, что его неодолимо влечет к этому человеку. Он схватил изгнанника за руку и воскликнул с пылким воодушевлением:

— Пусть не говорят мне об осторожности, пусть не называют это безрассудством! Пускай другие там, наверху, делят эту прекрасную страну и наслаждаются добром несчастного герцога, я чувствую в себе довольно мужества, чтобы перенести вместе с ним все невзгоды, что выпали на его долю, и, когда он обнажит меч, чтобы отвоевать свою страну, я буду первым его сторонником. Примите мое рукопожатие, господин рыцарь; что бы ни случилось, я — друг Ульриху навсегда!

Слеза признательности блеснула в глазах рыцаря, его благородная фигура распрямилась, когда он отвечал на рукопожатие юноши.

— Ты рискуешь очень многим. И если ты друг Ульриха, то ты храбрейший из самых смелых воинов. Страна его там, наверху, теперь принадлежит ворам и разбойникам, но здесь, внизу, Вюртемберг еще существует. Тут передо мной сидит настоящий рыцарь и гражданин. Забудь на миг, что я несчастен, что я — изгнанник, выброшенный из своего собственного дома, представь, что я — владыка страны, как владыка этой пещеры. О, Вюртемберг существует, пока эти трое держатся вместе, даже глубоко, в недрах земли! Наполни кубок, Ханс, и положи свою мужественную руку на наши. Мы закрепим наш союз!

Ханс взял кувшин и наполнил кубок.

— Пейте, благородные господа, пейте! Самое время чокнуться этим добрым ульбахским вином, лучшего не может быть для такого случая.

Изгнанник медленными глотками осушил кубок, велел его вновь наполнить и протянул Георгу.

— Разве оно не выдерживается в вюртембергских замках? — спросил тот. — А виноград для него растет на ваших горах?

— Это правда, — ответил изгнанник. — Гора, на которой растет виноград для этого вина, называется Ротенберг, а на ее вершине стоит замок, построенный предками Вюртембергов. О эти прекрасные долины Неккара, чудные горы с их фруктами и виноградом! За вас, за вас — и навсегда!

Он произнес это голосом, полным затаенной боли, печаль открыла самые сокровенные помыслы несгибаемого человека.

Крестьянин преклонил перед ним колени, схватил его за руку, дабы отвлечь от мрачных размышлений, в которые тот погрузился.

— Будьте мужественны, господин. Они еще увидят вас веселее, чем прежде!

— Они еще увидят вас, долины вашей родины! — поддержал его Георг. — Когда герцог вернется в свою страну, войдет в замок своих предков, когда долины Неккара и засаженные виноградниками склоны гор отзовутся эхом на ликование народа, тогда и вы вернетесь в свой дом. Nunc vino pellite curas[77] — прогоните печальные мысли, выпейте и забудьте, о чем мы беседовали. Я поднимаю тост за герцога и верных ему людей!

По лицу изгнанника, как солнечный луч, пробежала приятная улыбка минутной радости.