фронт! Батарея очень хорошая, большинство – молодежь! Есть уже у нас одна батарея, составленная из юнкеров-артиллеристов, одна офицерская, наша «вольноперская», и будут и еще, по мере прибывания людей и материальной части. Отпуска в город дают свободно, особенно живущим здесь, но в город пускают только по 5 человек вместе и хорошо вооруженных, так как было немало случаев нападений на наших при возвращении в казармы. Приходится отстреливаться!

Мы вошли в большую комнату, где было расположено коек 30, чистенько и аккуратно застланных, и на них сидели или лежали разного чина и положения добровольцы, своею охотою пошедшие навстречу смерти и страшных мучений за свою гибнущую Родину. Начальник орудия (1-го) капитан Глотов[294] был самым старшим; пара поручиков, человек пять подпоручиков, более 10 «прапоров», а остальные – «вольноперы» и кадеты. Тринадцатилетний кадет Борис Александров[295] был потом моим лучшим другом.

Все нас очень приветливо встретили (как и принято всегда в семье артиллеристов) и очень любезно помогли устроиться на новом месте. Мы двое влились крепко в нашу новую семью!..

После обеда капитан Глотов повел нас – новичков – в конюшни, куда от казарм вела тропка через большую поляну, где два раза по утрам мы обнаруживали двух неизвестных расстрелянных. В конюшнях капитан Глотов назначил нам обоим по паре коней, седла и амуницию упряжки и сразу же назначил нас в ночное дневальство у лошадей.

Я с большой радостью получил свою пару коней. Я знаю и очень люблю с детства здоровых и крепких меринов, которых я окрестил «паровозами». Я сразу же вошел с ними в очень дружеские отношения, так как догадался захватить из казармы хлеба и сахара для них. Но вид и состояние коней были прямо ужасающие!.. Поручик Семенюк (небольшой помещик на юге) тоже любил коней, и мы оба все свободное время проводили в конюшне, мыли, скребли и чистили наших любимцев. И через пару дней нужно было видеть всю любовь и привязанность ко мне моих «паровозов»!

Одной ночью были «добыты» и пушки для нас! Командир батареи решил устроить конное учение всей батарее, и… получился полный «анекдот», если не хуже! Все ездовые сплошь оказались «господа офицеры». Привели коней на батарею, кое-как запрягли. По команде командира батареи сели на коней и тронулись. Надо было выехать через большие ворота в узкий переулок, повернуть направо и выехать уже в поле. И… из всех 8 запряжек (4 орудийных и 4 ящичных) ни одна не проехала в ворота благополучно, не зацепившись за столбы, и только наши номера спасали из этого грустного положения. В поле же командир быстро заметил, что у господ офицеров все заезды, подъезды, построения и прочие замысловатые движения батареи в конном строю здорово хромают, и последовала небывалая еще в артиллерии команда:

– Господа офицеры! Бросьте свободно поводья: ваши кони лучше вас знают и исполняют команды!..

И верно, к нашему стыду и удивлению, кони правильно держали интервалы и дистанции…

Прошло несколько казарменных дней в почти беспрерывных дневальствах на конюшне, где я усиленно скоблил своих «паровозов» и приводил их в настоящих красавцев. Четыре кадета, местные жители, уговорили меня, как обязательного пятого, идти в отпуск в город. Город Ростов поразил меня своей ненормальной жизнью. На главной улице, Садовой, полно фланирующей публики, среди которой масса строевого офицерства всех родов оружия и гвардии, в парадных формах и при саблях, но… без отличительных для добровольцев национальных шевронов на рукавах!.. На нас – добровольцев – как публика, так и «господа офицеры» не обращали никакого внимания, как бы нас здесь и не было! Но некоторые из них останавливали нас и требовали отдания чести! Получив же в ответ что-либо не очень вразумительное, быстро отскакивали и исчезали в толпе… Заметно было, что город жил в каком-то душевном напряжении, как перед катастрофой, и к нашему добровольчеству был совсем чужд и даже враждебен. А по слухам, черные тучи уже заволакивали город, как и всю Донскую область!..

И вдруг радостная команда: «В поход! На вокзал, на погрузку!» В одно мгновение все пришло в движение, и батарея была готова в рекордное время!

С радостью распрощались с казармами, с гордым видом прошли Садовую, спустились на вокзал и стали грузиться в эшелон. Пришло свыше приказание: «Сделать себе из пушек бронепоезд!» Почти все мы забегали по вокзалу и по всем мастерским в поисках подходящего материала. Нашли какие-то чугунные плиты и мешки с песком. Наши «специалисты» одобрили! Одни стали таскать это к нашим платформам, а другие – «строить бронепоезд». В несколько часов «грозный бронепоезд» был готов, и мы выехали на позицию. Позиция была против города Батайска, который захватили уже красные отряды матросни и латышей. С нашим «бронепоездом» как-то нечаянно укатил и я.

Силы защиты города Ростова (под командой генерала Маркова, поразившего все наше добровольчество тем, что, будучи штабным и профессором, он оказался исключительно боевым, безумно храбрым и на редкость талантливым военачальником) занимали позицию в трех-четырех верстах от Ростова. В полуверсте от них стоял поезд из нескольких вагонов со штабом генерала Маркова, а на параллельном пути стал наш «грозный бронепоезд». Через железный мост за Доном прилепилась маленькая станция Заречная. Наша батарея разделилась на три части: хозяйственная часть осталась на вокзале; кони, фураж и пр. стали на станции Заречной, а боевая часть с людьми – на позиции. Меня очень быстро обнаружил на позиции командир батареи и, как ездового, погнал к моим коням…

На Батайском фронте была почти тишина, только пехота изредка перестреливалась. Нам, «ездачам», была подана команда: «Поить коней». Я, подхватив два брезентовых ведра и размахивая своей нагайкой (с назначением на батарее в ездовые я, как и все, получил совсем новенькую нагайку, с которой расставался только, и то не всегда, ночью для сна), кубарем из вагона побежал к дальнему крану с водой, чтобы не стоять в очереди. Пробегая между вагонами, вдруг натыкаюсь на какого-то «дядьку», не то рабочего, не то штатского, в кепке на голове (видя «товарищей Ленина и Троцкого» на картинках в кепках, я их возненавидел на всю жизнь). Когда «дядька» очутился около меня, я стиснул зубы, а этот «сознательный товарищ» вдруг вопрошает меня: «Товарищ, а какая это часть стоит тут?» Я, бросив свои ведра, стал хлестать «товарища» нагайкой по чем попало, приговаривая при этом что-то, чего нельзя поместить в печати, пока он не исчез от меня под вагон…

Вечером я доложил об этом случае командиру. Он попросил внимания всех и заявил нам, что