себе в утешение. — Что не случилось сегодня, может быть сделано завтра...

Лукреция переселилась в Ватикан, чтобы находиться неотлучно при муже. Хотя она чувствовала себя совсем разбитой после сильного нравственного потрясения, произведённого испугом, но не решилась никому поручить уход за больным. Она горько упрекала себя, что по своему легкомыслию подвергла опасности жизнь Джьованни, и из боязни отравы сама готовила ему кушанье. Папа, чтобы успокоить её до некоторой степени, поставил стражу около комнаты больного.

Но Чезаре Борджиа сохранил невозмутимое хладнокровие. Он распространил слух, что нападение, жертвой которого был граф, готовилось против него, и под страхом смертной казни запретил кому-нибудь проходить с оружием в руках от замка св. Ангела к церкви св. Петра.

По прошествии нескольких дней Чезаре отправился гулять в сад Ватикана. Затем он неожиданно вошёл в комнату папы и с обычной своей наглостью объявил, что в него стреляли из окна и что ему достоверно известно, кто зачинщик этой попытки убийства.

На следующее утро Чезаре Борджиа посетил своего больного зятя, у постели которого он застал Лукрецию и свою мать Ваноццу.

Он не видел матери с того вечера на вилле близ Сан-Пьетро, когда внезапно исчез его брат, герцог Гандия. Строгое выражение лица Ваноццы и гневный взгляд её тёмных глаз на минуту смутили Чезаре. Он заметил также её траурное платье, но тотчас же овладел собой и почтительно поцеловал её руку. Ему было всего труднее скрыть свою ненависть к Джьованни, но тем не менее он выразил лицемерное участие к его болезни. Затем, разговаривая с матерью и сестрой, он незаметно вышел из комнаты и, таким образом, заставил обеих женщин проводить его в переднюю. Здесь ожидал Микелетто, капитан отряда, который находился под началом Чезаре, и по знаку последнего вошёл в комнату больного, откуда он вернулся через несколько минут, видимо взволнованный. Страшное предчувствие овладело Лукрецией; не помня себя от ужаса, она бросилась в комнату своего мужа. Чезаре хотел удалиться, но мать загородила ему дорогу; раздирающий крик дочери известил её о случившемся; Лукреция, к своему невыразимому горю, нашла своего любимого мужа задушенным в постели. Чезаре, зная, что Джьованни на этот раз не ускользнул из его рук, сделал нетерпеливое движение и, отстранив мать, направился к дверям; но Ваноцца, схватив за руку своего сына, заставила его вернуться. Она подняла портьеру в соседнюю комнату и, указывая на труп несчастного Джьованни, разразилась долго сдерживаемым гневом.

— Тигр! Кровожадное чудовище! — кричала она прерывающимся голосом. — Мера твоих злодеяний переполнилась! Ты убиваешь близких людей, упиваешься человеческой кровью ради твоего ненасытного честолюбия. Будь ты проклят за сегодняшнее преступление, трижды проклят за смерть твоего несчастного брата Гандия, которого я не перестану оплакивать до последней минуты моей жизни...

Чезаре вырвался из её рук с угрожающим жестом.

— Убей и свою мать! — крикнула она ему вслед. — Тогда ты ни в чём не уступишь своему подобию, и христианский мир увидит второго Нерона!..

Но Чезаре не слышал её слов, потому что в это время спускался с лестницы.

Страх, наводимый Чезаре на всю Италию, был настолько велик, что никто не решился открыто обвинять его. Графа Джьованни похоронили без всякой торжественности в церкви св. Петра. Хотя сам Чезаре объявил, что приказал убить своего зятя из-за того, что Джьованни покушался на его жизнь; но и это злодеяние не имело для него никаких последствий. Быть может, папа принял бы какие-либо меры, чтобы предупредить убийство, если бы заранее знал об этом, но теперь, когда факт совершился, он ничем не выразил своего неудовольствия, потому что сам боялся насилия со стороны Чезаре.

Лукрецию вынесли в бесчувственном состоянии из комнаты, где лежало безжизненное тело её мужа. Она опасно заболела и в минуты, когда сознание возвращалось к ней, молила Бога, чтобы смерть вновь соединила её с Джьованни. Папа часто навещал свою дочь; когда молодость взяла своё и наступило выздоровление, он беспрекословно дозволил ей, согласно её просьбе, уехать из Рима, чтобы оплакивать своё горе в уединении.

Она не в состоянии была оставаться долее в Ватикане, где Чезаре, не обращая внимания на горе сестры, хладнокровно занимался устройством своих дел, вербовал солдат и совещался со своими агентами. Но так как ему прежде всего необходимы были деньги, то он открыто продавал церковные должности; и нашлось немало прелатов, которые не стыдились принять кардинальскую шапку из его окровавленных рук.

Лукреция в сопровождении шестисот вооружённых всадников отправилась в городок Непи, где для неё составлен был небольшой придворный штат дам и кавалеров, которые должны были разделить её уединение. Неожиданное несчастье глубоко потрясло молодую женщину и лишило её последних признаков воли. Теперь она более чем когда-нибудь была проникнута сознанием, что отец и брат имеют право безусловно распоряжаться её судьбой и что она не может ничего предпринять или уехать куда-либо без их разрешения.

Но в замке Непи никто не мешал ей оплакивать потерю мужа; дамы и кавалеры её свиты из уважения к горю безутешной вдовы старались не стеснять её своим присутствием, и она могла на свободе предаваться своим печальным размышлениям.

Лукреция целыми часами сидела на балконе замка Непи, откуда открывался прекрасный вид на окрестности. Красота роскошной южной природы успокоительно действовала на её возбуждённые нервы, так что мало-помалу порывы отчаяния уступили место тихой скорби.

В то время как Лукреция предавалась своему горю, убийца графа Джьованни завладел его наследственными землями и, сосредоточив свои войска, направился в Римини, затем в Фаэнцу. Везде, где представлялась малейшая возможность, Чезаре изгонял под тем или другим предлогом мелких владетельных князей и с помощью хитрости и отчасти насилия захватывал их земли.

ГЛАВА ХVIII

Мученичество Савонаролы

Печальная трагедия, которая так неожиданно разыгралась во Флоренции, быстро приближалась к роковой развязке. После успешной осады монастыря. Сан-Марко враги реформатора окончательно восторжествовали над его приверженцами и поспешили воспользоваться своей победой. Разъярённая толпа едва не растерзала Савонаролу и его двух товарищей по дороге в тюрьму, так что ему пришлось ещё раз испытать на себе всё непостоянство народного расположения.

Настоятель Сан-Марко, Доминико Буонвичини и Сильвестра Маруффи были отведены в новую тюрьму, которая была прочнее, нежели все прежние. У входа в тёмный коридор со сводами Савонарола повернул голову, чтобы взглянуть на своих товарищей; но их увели в обратном направлении. Когда он крикнул, чтобы проститься с ними, голос его глухо раздался в мрачных стенах, как последний крик утопающего, потерпевшего кораблекрушение среди высоких утёсов.

Вооружённые люди,