Но есть у меня такое соображение: среди самых дорогих вещей, найденных здесь, имеется конская упряжь в стиле Борре, то есть чисто скандинавском. Естественно ждать, что у всадников, живущих под властью Хазарии, снаряжение коня будет выдержано в степных традициях. Однако здешний вождь ездил на коне, «одетом» в стиле коня какого-нибудь конунга. С какой бы стати он стал заказывать одну из самых важных статусных вещах в стиле чужой традиции – да и кому, если в самих Супрутах носителей этой традиции не было? И с чего бы, скажем, купцы-скандинавы повезли в Хазарию конскую упряжь в подарок или на продажу – это как в Тулу везти в подарок самовар. Возможно, для супрутского вождя это была дань памяти о своем происхождении, хотя норманном он себя, вероятно, уже не считал. Но и представители степных народностей здесь тоже, скорее всего, не жили, хотя влияние их ощущается. Из всех этих соображения супрутские жители у меня и получил такое смешанное, неоднородное происхождение: хазаро-варяго-славянское. (И это еще их балтские и угро-финские родственницы остались за кадром.)

По тем временам это был район передовых ремесленных технологий. В Супрутах изготавливали и многочисленные железные орудия, в том числе пахотные на продажу, и серебряные украшения уникального облика – хотя и под влиянием византийского искусства, этот облик сформировался именно здесь.

Судя по расположению монетных кладов, этот район был самой западной окраиной Хазарского каганата, и дружина, видимо, служила для охраны этого важного перевалочного узла. Роль Супрутского городища А.В. Григорьев[77] описывает так: «Для технической поддержки работы пути требовалось несколько поселений, расположенных на наиболее сложных и ответственных участках. Административные функции, включавшие защиту пути, сбор податей и торговые операции, не могли быть распределены по всем этим поселениям. В качестве единого центра возникает небольшое поселение на Супрутском городище. Оно располагалось примерно на равном расстоянии от основных, узловых пунктов. Небольшая конная дружина могла достичь практически любой точки региона в течение одного дня.

Существование постоянной дружины не характерно для восточных славян. То, что дружинники с семьями не обосновались ни на одном из крупных поселений, а устроили маленький поселок в стороне, во многом может объясняться и недоверием местных жителей к группе вооруженных людей. Вероятно, супрутская дружинная организация была весьма закрытым институтом. За столетие своего существования поселение не увеличило своей площади, оставаясь в пределах площадки городища первых веков н. э. Не наблюдается даже тенденции к превращению его в крупное открытое торгово-ремесленное поселение (ОТРП). …Управление регионом скорее всего осуществлялось с Супрутского городища. Вероятно, здесь решались основные вопросы по обеспечению деятельности пути и собирались пошлины с торговых караванов. Не исключено, что дружина являлась посредником при сборе налога с местного населения в пользу Хазарского каганата… Возникновение здесь дружины было вызвано не процессами развития общества, а исключительно потребностями контроля торгового пути».

Таким образом, ученый находит, что супрутская дружина была уникальным для славянских земель образованием, вызванным к жизни некими особыми политико-экономическими условиями. «Контролировать торговые караваны, одновременно являвшиеся разбойничьими шайками, мог только постоянный вооруженный отряд. Вероятно, это была единственная цель создания супрутской дружины. Прочная связь с небольшим поселением, этническая однородность, отсутствие заметного роста в течение столетия косвенно указывают на то, что местная дружина была именно создана, а не самоорганизовалась под влиянием обстоятельств. В формировании своеобразного военного поселения на Супрутском городище могли принимать участие как пришлые славянские колонисты, так и хазарская администрация».

Довольно давно раскопки показали, что жизнь в Супрутах прекратилась в результате военного разгрома с пожаром, и разгром был страшный. На городище найдено 111 человеческих костяков – мужчин и женщин, детей и взрослых. Несколько костяков были захоронены в простых ямах в подполе домов, и объяснить это можно только тем, что жертвам первого штурма устроили временное погребение, не имея возможности выйти из города и сделать все как следует. Но второй штурм оказался роковым, и перебитых при нем жителей не похоронили вообще, тела так и остались лежать, сваленные в кучу. «На памятнике исследовано большое количество человеческих костяков. Часть из них была захоронена в неглубоких ямах, вырытых в подклетах жилищ вдоль стен. Эти захоронения, совершенные без соблюдения какого-либо обряда на небольшой глубине, вероятно, планировались как временные, до окончания осады городища. Другая часть костяков находилась на уровне древней дневной поверхности или в постройках. Костяки залегали в неестественных позах, многие были обожжены… Очевидно, останки последних защитников поселка не были захоронены. Многие костяки носят следы насильственной смерти». По подсчетам, в городе могло проживать около трехсот человек, то есть треть из них погибла.

(Правда, не совсем понятно, почему город, укрепленный только валом высотой чуть более 4 м, осаждали в несколько приемов, да еще с настолько долгим промежутком, что тела нельзя было держать без погребения. Разве что дело было жарким летом, когда даже день-два имеют значение. Мне же пришлось отнести осаду города к зимнему периоду по причинам моей художественной хронологии: Мистина Свенельдич, как уже неоднократно указывалось, появился на свет в конце марта 916 года, а это означает, что в июне 915 года его отец должен дома находиться, а не далекие города осаждать.)

Первый возникающий вопрос – когда произошла гибель города? Здесь мнения ученых расходились. Поначалу разгром Супрут приписывали деятельности Владимира Святославича – его походам на вятичей, потом Святославу, как часть его войны с хазарами в 965 году. Потом его значительно «спустили» и стали относить к промежутку 910–915 год. Есть мнения, что эту дату нужно опять «поднять» лет на тридцать-сорок, но я все-таки следую точке зрения Григорьева А.В., автора указанной монографии, которая и послужила мне основным источником на местную фактуру. Делаются датировки на основе анализа типов предметов вооружения, элементов конской сбруи, арабских монет, ювелирных изделий. Как это называется по науке, «взаимовстречаемость предметов может указывать на рубеж IX–X – нач. Х вв.» Именно анализ арабских монет, которые можно датировать довольно точно, позволяет сделать вывод, что разгром поселений и ликвидация торгового пути произошли в районе 910–915 гг. Конструкции наиболее ранних жилых построек наиболее характерны для рубежа VIII–IX – 1-й пол. IX вв, а значит, поселение просуществовало около ста лет, примерно четыре-пять поколений.

А. В. Григорьев назвал и наиболее вероятных виновников этого разгрома – русские дружины с верховьев Волги (на них указывают находки стрел). «В целом характер нападения не свойственен для степных кочевников, в большей степени он присущ северным дружинам. Подтверждением этому служит состав наконечников стрел, найденных в слое пожара городища. Около 1/3 наконечников