Итак, настал этот день – 27 августа! И отворились ворота лагеря. И вышли на дорогу три женщины. Без конвоиров, без сторожевых собак. Могут идти куда хотят. А они отвыкли уже вот так – без команды…

Аля рассказывала, что она была так ошеломлена этой неправдоподобностью свободы, что не могла идти и опустилась на обочину дороги, поставив у ног деревянный лагерный чемоданчик. Сели рядом и те две женщины. У одной из них от переживаний случилась медвежья болезнь, и она в ужасе сказала об этом Але. И Аля вдруг рассмеялась.

– Чего же ты ждешь, беги в кусты! Теперь ни у кого не надо спрашивать разрешения, стрелять в тебя не будут!

* * *

Поезд в Рязань пришел рано утром. Аля сдала свой чемодан в камеру хранения и пошла искать справочный киоск. Адрес Юза Муля не стал сообщать в тюрьму, он написал только: «Поезжай к Нинке в Рязань…» Справочное бюро было еще закрыто, и Аля двинулась по улице – просто так, без всякой цели. Прошла мимо памятника Ленину, пошла по улице Горького и вдруг увидела, что от колодца с двумя ведрами, полными воды, ей навстречу идет Юз. А Юз увидел женщину, бредущую по улице, и это была Аля. И хотя были они совсем не тот прежний Юз и совсем не та прежняя Аля, но они сразу узнали друг друга.

– Ну, вот видишь, я тебя встречаю с полными ведрами, это к добру… – сказал Юз.

Он повел ее в дом. Темная передняя, она же кухня. У стола стояла женщина в бархатном пальто, терла хрен, на лицо у нее была натянута маска противогаза.

– Мама, – обратился к женщине Юз, – познакомьтесь, это Аля.

– Очень приятно, – прогундосил противогаз, и женщина протянула Але руку.

А в комнате, с кровати, вскочила Нина и бросилась к Але на шею. Потом Алю повели на почтамт, и она позвонила Муле в Москву, он дежурил в ТАСС, но сказал, что выезжает первым же поездом, оставив дежурить за себя брата Сашу, с которым они вместе работали. Муля появился ранним утром, а ночью его проводили на вокзал, он должен был сменить брата.

Муля еще приедет в Рязань; будут они встречаться с Алей и в Москве. И по первому звонку Муля будет кидаться выручать Алю. Аля не имела права приезжать в столицу, для таких, как она, нужно было специальное командировочное удостоверение. Как-то раз она приехала к теткам и заметила, что за ней «хвост», увидела в окно «топтуна», который ходил по двору. Она тут же вызвала Мулю, и тот увез ее на машине.

А в другой раз это случилось на квартире у Нины. Этажом ниже в жургазовском доме жила некая Юлка, потаскушка, противная девка, которая ко всем липла. Когда арестовали Юза и Нина сидела без работы, без денег, без хлеба, одна – прибежала Юлка, принесла батон хлеба. Нина была этим очень растрогана и подумала, что зря оговаривают Юлку. Она не подозревала тогда, что та была просто приставлена к ней, чтобы следить. Юлка забегала на минутку: то попросит соль, сахар, чай весь вышел. Отвадить ее было не так просто. А тут были Нинины именины, приехал Юз, и Аля на свой страх и риск, без командировки. И вдруг появилась Юлка, что-то ей понадобилось. Нина приняла ее на кухне, стараясь скорей выпроводить, но та, проходя мимо комнаты, нахально открыла дверь, заявив, что она хочет видеть Юза.

Было ясно, она выследила Алю. Догадка оправдалась: через какое-то время появился участковый, хотел выяснить – есть ли кто из посторонних. Пока Нина отворяла ему дверь, соседи, милые люди – они были в курсе дела – успели накинуть на Алю шубу и спрятать на балконе.

Нина рассказывала, что они очень боялись за Алю: как она выйдет на улицу, там ведь могут уже поджидать… А оставаться ночевать ей нельзя. Позвонили Муле. Он приехал на такси, накинулся на Нину за то, что она пускает Юлку к себе. Отвез Алю на вокзал, купил билет, посадил в вагон, дождался, когда поезд уйдет, и просил сразу позвонить ему из Рязани. Все обошлось и на этот раз.

Да, Муля выручал Алю, да, они встречались. «С бывшим мужем (к сожалению, “бывшим”, ибо ничто не вечно под луной, а тем более мужья!) встретились тепло и по-дружески, но ни о какой совместной жизни думать не приходится, он по работе своей и по партийной линии связан с Москвой, а я – и т. д. Когда встречаюсь с ним – в среднем раз в два месяца, когда бываю в Москве, то это бывает очень мило и немного грустно, но, увы, есть в жизни стенки, которых лбом не прошибешь…» – написала она одной своей знакомой, с которой они вместе сидели в лагере.

Аля умела держаться, умела скрывать свои чувства. Ну, а о том, как было ей пусто и тоскливо жить в Рязани, стоит ли распространяться… Она была однолюбом.

«Счастье внутри нас, – пишете вы, Лилечка, но оно требует чего-то извне, чтобы появиться. И огонь без воздуха не горит, так и счастье. Боюсь, что за все те годы я порядком истратила запасы внутреннего своего счастья. А чем их пополнить сейчас – не знаю еще…»

Письма к теткам теперь идут из Рязани, с улицы Максима Горького, 84, из странной комнаты со сводчатым потолком, с толщенными каменными стенами – лабаз здесь, что ли, был до революции, а в годы войны помещался, должно быть, Осоавиахим, ибо чулан остался набит противогазами. И мать Юза, у которой болели глаза, быстро нашла им применение. Аля с юмором рассказывала об этой «каменной комнате», где всегда дымила печь, где сортир был во дворе, где воду надо было таскать с улицы, где не было в переднюю двери и за занавеской стояли помойные ведра и примус. И maman в парижском бархатном пальто, сильно уже потертом, вещи ей когда-то присылала из Франции сестра, натягивала на лицо противогаз, принимаясь резать лук или тереть хрен. А по утрам, поднимаясь с железной койки, влезала в унты Юза и, накинув на рубашку, вместо халата, меховое манто – комната за ночь остывала, – шествовала за занавеску к помойному ведру… Но всегда ли там, в том быту, хватало Але юмора, а Берте Осиповне, привыкшей к Питеру, терпения и выдержки? И как же невыносимо порой было Юзу… и всем им троим, таким уставшим, измученным, прошедшим каждый по своему «кругу ада», и всегда друг у друга на глазу, на слуху! И Нина, после рабочей недели, нагруженная всем, что только может достать в Москве, что может на себе довезти, появлялась на выходной и оказывалась четвертой…

– Господи! – воскликнула Нина, хватаясь за голову, когда мы теперь сидим с ней в ее квартире на Аэропортовской и вспоминаем о былом. – Как они жили! Как все мы жили…

Новый, 1948 год Аля встречает одна с maman, Юз в Москве у Нины, Муля прислал поздравление, но не приехал. Не о такой встрече первого вольного Нового года, должно быть, мечталось ей…

«Жизнь моя, кончившаяся в августе 39-го года, кажется мне положенной где-то на полочку, до лучшего случая, и все мне кажется, что, оборвавшаяся тогда, она свяжется на том же самом оторванном месте и будет продолжаться так же. Казалось, вернее. На самом-то деле я давно уже убедилась, что все – совсем иное, и все же иной раз мне мерещится, что я вернусь в ту свою жизнь, настоящую, где все и всё – по своим местам, где все и всё ждет меня».

Но никто не ждал, во всяком случае, те, кто хотел бы, чтобы ждали…

1 февраля Алю зачислили в Рязанское областное художественно-педагогическое училище, где она будет преподавать графику на четырех курсах.