не уступает; кажется, что сейчас он даже поделится подозрениями вслух, нисколько меня не стесняясь, с него станется, тем более он видит, что Орфо растеряна, а Клио напугана. Но нет. Настороженность в его глазах медленно гаснет и… сменяется замешательством, потом страхом. Он лезет под ворот. Теребит монету, заставляя меня резко отвернуться. Могу себе представить… бледный, с перекошенным лицом, да еще с синяками, я, наверное, уже мало похожу на тот красивый профиль, который служит ему талисманом.

– Эвер, – опять окликает Орфо, медленно ставя миску с малиной на стол. Клио тем временем подбирает цветок и внимательно оглядывает. – Ты… – она снова касается ладонью моей щеки и поворачивает меня к себе, – что ты видел?

Слизь. Гниль. Смерть, расползающаяся всюду. Я выдавливаю это, смотря ей в глаза, и слышу сдавленный вздох, а потом – неожиданно – тихий голос Ардона:

– А вообще не так чтобы удивительная галлюцинация, учитывая, чьей она была.

– Хаби! – одергивает Клио, ставя флорариум на стол, но тон сбивчивый.

Возможно, она подумала о том же. А возможно – хоть немного, – и я сам. Пусть это и предательство в отношении Орфо. Да. Мамы нет. Но королева всегда где-то рядом и никуда не денется еще много веков. Мы все это чувствуем.

Орфо, к моему удивлению, снова придвигает флорариум ближе – хотя это и стоит ей явного усилия. Она чувствует наше настроение, и, конечно, ей неприятно – неприятно, несмотря ни на что. Но и она все понимает. Сделав над собой усилие, она расправляет плечи и лишь ровно, прохладно просит, коснувшись стекла ладонью:

– Давайте не будем обсуждать это все и уходить в такую философию, ладно? – Преодолев себя окончательно, она даже гладит поверхность. – Пока что. Ради отца. Он дорожит этой вещью, и я хотела бы, чтобы она была цела, пока не поправится он.

Не ломать вещи больных. Не правило, но суеверие. А может, немного и отговорка, все-таки что-то вроде нежности, той последней, которая в Орфо еще осталась. Ведь она не могла совсем исчезнуть – так же, как Рикус не может вырвать из сердца предавшего его отца. Судя по его взгляду, он думает о похожем. И его это, конечно, не радует.

– Что же ты тогда так от нее шарахнулась? – колко, но безнадежно уточняет он, я же ловлю мрачный взгляд Скорфуса. На себе. Его перепалка не интересует. Что тогда?

– То, что я испугалась ее появления, не значит, что я собиралась ее уничтожать, – грустно отвечает Орфо. – Я лишь хотела что-нибудь выяснить. И, конечно же, не оставлю ее у себя, отдам кому-то из садовников.

– Ну… славно? – отзывается Рикус. Остальные кивают. Им просто нечего сказать.

– Орфо, я… – Запинаюсь, когда она устало поворачивается ко мне. Кусаю губу. – Нет. Ничего. Прости меня, пожалуйста. Я совсем не подумал насчет отца.

Я не подумал ни насчет чего. Я потерял способность думать, это ужасно, и дело вовсе не в суеверии про вещи больных – в него-то я не очень верю, хоть и понимаю, как важны расстроенным людям такие якоря надежды. Вздохнув, облокачиваюсь на стол и прячу в ладонях лицо. Кажется, что они все еще склизкие. От них пахнет болотом. Нет, не болотом. Пещерой.

– Не надо, ты просто не владеешь собой, – тихо и горько говорит она. А потом добавляет, почти повторив мои слова: – Но это закончится. Все заканчивается. Я не злюсь.

Все заканчивается. Не двигаясь, я вслушиваюсь в себя и понимаю, что голосов нет. Они довольны. Чего они хотели? Орфо гладит меня по спине, ребята звенят посудой – снова начали есть? Да, судя по этому шумному звуку: кто-то что-то с удовольствием хлебает. Скорее всего, Рикус. Что-то журчит и рядом со мной, крепкий запах бьет в нос: мне все же наливают кофе.

Посмотрев сквозь пальцы, я опять натыкаюсь на взгляд Скорфуса – острый, тоскливый. Он что, смотрел на меня все это время? Или периодически поворачивался и повернулся в очередной раз? Смотрю в ответ, надеясь, что он видит не всю мою затравленность и не может нащупать глубину боли. Хотя полубогов сложно обмануть. Его неподвижный глаз полон золота. Мои, скорее всего, пусты. И может, этой пустотой я и ловлю его отчаяние, непроходимое, непривычное отчаяние, которое облекается в слова слишком просто.

«Ты убьешь ее. Ты просто ее уничтожишь. Что будет, если очередной такой припадок настигнет тебя прямо на коронации и ты от всего сердца пожелаешь ей зла?»

Я прячусь за ладонями снова. А Орфо снова, как в комнате, кладет голову мне на плечо.

– Хаби, – тихо окликает вдруг Рикус. У него непривычно мягкий тон. – Это не мое дело, но… точно не хотите короноваться вместе? Все это так трогательно, я не могу.

На него шикает Клио. Вздыхает Ардон, пожелав ему быть сожранным крокодилом. Орфо невесело смеется.

Я молчу. Я думаю о его словах.

Короноваться. Вместе.

Какая хорошая идея. А ведь многое станет проще.

Голоса смеются. Им это нравится.

7. Путь по уголькам. Орфо

На угли нужно наступать всей ногой – никаких перекатов с пятки на носок или с носка на пятку. Двигаться быстро, но не бегом. Спокойно дышать, не спуская глаз с мерцающей дорожки впереди, забывая, что между твоей кожей и огнеглазыми кусочками боли есть тонкий, но достаточный слой пепла. Есть слой пепла – и совсем нет воздуха.

«Огненный шаг» я отрабатывала еще до того, как отправилась в Подземье; когда вернулась, стало совсем не до тренировок. Зато ноги достаточно загрубели, этого я старательно добивалась, расхаживая босиком и в жестких сандалиях. Еще один способ защититься. Еще один способ доказать богам, что я достойна. Всего лишь грубые пятки, быстрота и плоский ход.

Идя вперед – под ритмичный бой устричных кастаньет, под гортанное пение двух шеренг жрецов и напряженные вздохи людей за пиршественными столами, – я стараюсь не думать так. Боюсь разозлить Арфемиса, уверена: он смотрит. Лучше не думать вообще; от жрецов, помогавших мне с предыдущими обрядами – вроде поедания горных снегов и проползания на коленях от статуи Зируса к статуе Гестет, – я слышала, что пустой разум – лучший помощник в таких делах. Но не думать я не могу, в мою голову, как вода в пустую канаву, тут же хлынут ужасы завтрашнего дня. Я начну задаваться вопросом: зачем весь этот театр? Зачем я шагаю по раскаленным углям с дурацкой корзиной на голове? Зачем я улыбаюсь чужим людям и не забываю даже о том, чтобы шаг был слегка танцующим