– «я волна, волна, волна от плеч до бедер»? Зачем я не лежу, подвывая, в углу или хоть не провожу с отцом последние свои часы?

Нет. Мне это не подходит. Собьюсь, обожгусь, позорно спляшу, а этого допустить нельзя. Потому, улыбаясь, украдкой ловя шипение покоряющихся угольков, вспоминаю, что именно и в каком количестве лежит в моей корзине. Ищу одну за другой мысли, в которых могу укрыться и которые не сделают мне больно. Шаг. Шаг.

Хорошо, пусть таких больше нет. Жаль, нельзя даже посмотреть на Скорфуса, летящего надо мной. Он не может составлять мне компанию по-настоящему – сев, например, на плечо или двигаясь параллельно. Поэтому он там, в небе, достаточно высоко, чтобы не вызывать вопросов, но все равно я словно чувствую его – чувствую, и мне легче. Я улыбаюсь шире, еще чуть-чуть прибавляю шагу. Не бежать, нет. Небрежность и спешка чреваты тем, что к стопе прилипнет особенно настойчивый уголек. Так ты точно получишь ожог.

Жрецы поют – рыже-красные хитоны похожи на пламя в густой ночи. Недвижные глаза, могучие голоса, я могла бы коснуться лиц, если бы отпустила корзину и раскинула руки. А гости там, впереди, смотрят – с помесью любопытства и сочувствия. За столами собрались далеко не любители такого зрелища, как «жареная принцесса», многие страшно боятся сбить меня лишним движением; другие же не сомневаются, что я собьюсь сама. Я не была на чужих коронациях, но, насколько знаю, просто пройти по раскаленным углям и пройти по ним без повреждений – разные вещи. Когда ты закончишь, никто не будет тебя проверять; твоя главная задача – дойти.

Папа говорил, что сбился в какой-то момент с шага и настроя, не нашел ритм снова, чудом не уронил корзину – и не сплясал только потому, что не мог опозорить маму, следившую за ним из-за стола. Он дошел с гордо поднятой головой, но когда сел, все губы его были искусаны, а ноги в волдырях, заживавших потом пару месяцев. Мой бедный папа… он всегда был сильным.

И на него давила пришлость. Могу себе представить.

За мной наблюдают десятки, если не сотни глаз, но я хотела бы смотреть в одни. Хорошо, звучит слишком безнадежно, но правда – бирюзовый взгляд Эвера, которого я, как и Клио, Ардона и Рикуса, посадила с собой за один стол, поддерживает меня, пусть я не могу его различить. Лишь понимаю: вон он, там. Иди, Орфо. Иди. А если еще качнешь волосами на этой высокой ноте – будет красиво. Шаг. Шаг. Дыши.

До столов, ломящихся от еды, немного – и я еще ускоряюсь по мере того, как рванее становится кастаньетный ритм и отрывистее – хвалы Зирусу. Рикус украдкой помахал мне уже несколько раз, хотя это не принято; Клио, сильно волнуясь, грызет ногти, хотя это невежливо. А Ардон, судя по кувшину, который они с Эвером возле себя поставили, уже готовится тушить мои ступни в случае чего. В кувшине наверняка молоко со льдом.

Почему-то думаю о том, как несправедливы наши обычаи – ведь даже если бы у меня был муж, испытание мы проходили бы порознь, по очереди. Как мама с отцом. Как все наши предки, женившиеся и выходившие замуж уже после коронации; как родители Клио. Как Лэлэйя и Арэстэс, коронованные вместе. Разве не глупо? Почему коронуемым вместе нельзя пройти по углям рука об руку? Впрочем, жрецы объяснили все очень просто:

«Вдвоем сложнее. Чужой шаг всегда отвлекает».

Может, и так. Я точно думала бы, не споткнется ли мой партнер. Посматривала бы на его носки и пятки, невольно подлаживалась бы, чтобы не отстал и не опередил. И наоборот – у него наверняка в какой-то момент возник бы соблазн избавить меня от испытания, просто поднять на руки и нести…

Проклятие. Я ведь представляю рядом конкретного партнера, представляю даже, каково быть на его руках и какие болезненные ожоги он получил бы от нашего двойного веса. Шаг. Шаг. Уголек едва не попадает на незащищенную верхнюю часть ступни, я избегаю этого чудом и сжимаю челюсти, натягивая на губы улыбку и понимая, что раскраснелась от жары.

Не только от этого. Я представляю рядом Эвера.

Рыжих огненных глаз впереди уже почти нет. Дорожка обрывается в пяти шагах от первого стола, и как же прохладна вечерняя росистая трава. Шаг. Зубы можно разжать. Корзина чуть не падает – руки прошивает дрожь. Но я вдыхаю полной грудью и говорю:

– Слава Зирусу. Слава Арфемису. Слава Святой Горе!

– СЛАВА! – откликаются за спиной жрецы, и от голосов их дрожит листва на деревьях.

– Слава! – скандируют и гости, не сводя с меня глаз.

Когда я опускаю корзину с тяжелым выдохом, когда кастаньеты, дав последнюю череду ликующих ударов, смолкают и смолкают зычные певчие голоса, Эвер привстает. Не он один: вскакивает Клио, встают многие в делегациях, поднимается даже Орлиное Ребро в Белом Песке – высокомерный вождь красного народа, прибывший последним, сегодня днем. Он наблюдает за мной мерцающими закатными глазами, с любопытством исследователя, но и не без уважения. Похоже, он, как и многие, не надеялся, что я пройду.

Но я прошла. Прошла! Только теперь, вместо ударов ракушек и переливов хора слыша возбужденный гомон, я это понимаю. Спохватившись, бегло проверяю пятки и места между пальцами – чистые, впрочем, боль я бы почувствовала сразу. Наконец могу выдохнуть уже по-настоящему, одарить всех настоящей улыбкой и даже помахать. Подумаешь, угли. Не самое страшное в моей жизни. Хотя ощущение – будто под пятками поселились блуждающие огоньки и словно бы… вполне сдружились с моей душой? – необычное. Может, во всех этих ритуалах очищения и правда живут частички божественной силы, которые я должна впитать?

– Будьте, – громко говорю я последнюю формулу, – мне свидетелями.

Я чиста. Ну… хоть в чем-то.

Гости медленно садятся на места: убедились, что я в порядке. Обвожу столы взглядом – они расставлены полусолнцем, где центральный «луч» – мой стол, справа идут «лучи» столов, за которыми сидят гирийские патриции и нобили, а слева – «лучи» делегатов. Все смотрят, ждут – ведь это не все. Последней, медленнее остальных, опускается Клио; ее горящий испуганный взгляд прикован ко мне: похоже, она до сих пор подозревает, что ноги я сожгла и лишь не подаю виду.

Я улыбаюсь ей, поудобнее перехватывая корзину, – и медленно иду вдоль длинной боковой скамьи, вдоль чужих спин. Клио там, во главе стола, по левую руку от меня между Ардоном и Рикусом, в то время как по правую