– Эвер, кир Мористеос и кир патриций по медицине Хиршус. Слева также вся физальская делегация и их стража, а справа Илфокион, несколько токсотов высшего ранга, медики отца и прочие люди, на которых я полагалась все минувшие дни. Я посадила их тут, не смотря ни на сословие, ни на что, кроме заслуг. В последнюю неделю я чуть не сошла с ума и сегодня благодарю всех, кто не дал мне это сделать. Место выделено и Скорфусу – прямо на столе, между Эвером и киром Мористеосом. Он уже приземлился туда и с достоинством вылизывает лапу.

Я подступаю к Клио – и, по-прежнему улыбаясь, вынимаю из корзины яблоко, самое красное яблоко из всех, что там лежат. В наших землях нет яблоневых рощ, лишь немногим меченым садовникам удается вырастить эти капризные фрукты. Чаще их привозят из северных провинций, но это яблоко – с единственной яблони, что выжила здесь, прямо у нас. Я посадила ее восемь лет назад для Лина – он яблоки обожал, – но первые плоды она дала лишь год назад, когда он уже редко что брал из моих рук. Я не скажу об этом Клио, но скажу другое:

– Да умножится наша дружба, эфенди.

Клио, расплываясь в ответной теплой улыбке, принимает дар, трогает мои пальцы. Я слегка кланяюсь ей и иду левее, ловя полные любопытства взгляды. Ну конечно, они ждут. Это важная часть обряда – пронесенную по углям корзину нужно разделить с иноземными гостями. Главе каждой делегации – дать фрукт в знак дружбы и доверия, одарить в том порядке, в каком видится тебе важность отношений с той или иной страной. Друзьям принято давать фрукты первым, враги получают последние – иногда успевшие помяться от неаккуратной ходьбы. Но я, кажется, донесла все фрукты нормальными. И раздаю я их ровно так, как люди сидят.

Гроздь белого винограда – синекожей Рушди Ша из Хиды, удивленно и приветливо сверкнувшей темными глазами и россыпью приклеенных ко лбу страз.

Спелый инжир – Орлиному Ребру в Белом Песке, снова приподнявшемуся мне навстречу и блеснувшему в полумраке серебристой птицей на смуглой щеке.

Три золотистых абрикоса – улыбчивому старику Лу Цинь из Ийтакоса и второе спелое яблоко – его маленькой внучке, ерзающей рядом.

Постепенно я одариваю всех глав делегаций и, поняв, что фрукты остались, решаю замкнуть круг. Обхожу столы справа, раздавая яблоки и апельсины, виноград, инжир и абрикосы патрициям и военачальникам. Корзина была тяжелая, и вроде бы я примерно рассчитала все. Да, фруктов хватает. В последний раз я ныряю в корзину, уже стоя возле Эвера. Ирония… в моих руках большой, немного надломившийся от спелости гранат.

Я смотрю поднявшему голову Эверу в глаза, стараюсь улыбнуться – но вспоминаю то, что вспоминать сейчас не стоит. Скорее всего, он видит это в моем взгляде. Потянувшаяся к гранату рука дрожит, но уже через секунду крепко, уверенно сжимает мою кисть.

«Все в порядке. Это вовсе не я вчера пропустил дипломатический ужин. Не я лежал поверх покрывала на кровати и смотрел в потолок пустыми глазами, пока за окном сгущались сумерки. Не в меня удалось впихнуть в качестве хоть какой-то еды всего пять-шесть виноградин».

Я оставляю ему гранат, отнимаю руку – и демонстративно швыряю корзину себе за спину, на самый край берега пруда. Это тоже часть ритуала: показать, что она пуста, что ты ничего не припас себе и готов отказаться от всех благ во имя других. Гости аплодируют. Снова начинается тихая музыка, уже без пения. Жрецы покидают нас: вдоль меркнущих углей уходят пламенным строем в сторону главных замковых ворот. Как всегда, подчеркивают непричастность к королевским делам, даже дать им фрукты было нельзя – а ведь я благодарна. За то, что два месяца терпели мое каменно-унылое лицо. Давали советы, какие могли. Спокойно стояли рядом, когда, в очередной раз охваченная ужасом смерти, я просто упала лицом в снег Святой Горы и решила полежать, хотя следовало лишь благоговейно умыться им и съесть немного. Да много за что, я была… мягко скажем, сложной коронуемой особой. Но увы. Мне не поблагодарить ни одного из них даже простым «Спасибо от всего сердца, такой-то». У жрецов Святой Горы нет имен и ничего, что бы их заменяло, кроме безликого «кир святейшество».

Проводив жрецов глазами, плюхаюсь на место между Эвером и Ардоном. Скорфус тут же лезет мне под ладонь, сверкая глазом, я треплю его макушку и улыбаюсь, но в следующий миг рука замирает. Как, уже? Я замечаю золотую чашу, испещренную гравированными силуэтами держащихся за руки богов и богинь. Она полна чуть мерцающей, вязкой зеленоватой жидкости. Да, точно, ее подготовил кто-то из жрецов, еще пока я обносила делегации.

Давай, принцесса, утоли жажду.

Гости посматривают на меня – и, не найдя ничего лучше, я начинаю есть. Просто ломаю хлеб, макаю в масло и заталкиваю в себя, не запивая. Тяжеловато. Но сойдет.

Под столом вторую мою ладонь накрывает рука – и я украдкой поворачиваюсь. Эвер улыбается уголком рта, и я улыбаюсь в ответ, снова прогоняя все, что хоть немного похоже на страх. Дело ведь не в змеином яде, который мне скоро предстоит выпить. И не в огненной дорожке, все еще заметной в темно-зеленой траве. Я просто…

Эвер берет мою руку, подносит к губам. Второй поцелуй касается метки-стрелы, и меня глупо пробирает дрожь. Я расправляю плечи, смотрю вокруг. С удивлением и настороженностью за нами наблюдают лишь некоторые физальцы; остальным гостям, похоже, все равно, или же они попросту считают происходящее в порядке вещей. Есть даже взгляды, полные умиления, такие, будто мы играем в красивой драме. Ведь Гирия всегда была одной из самых свободных стран на континенте, когда дело касалось любви, плотской и внебрачной в том числе. А может…

А может, они убеждены, что вот он, мой будущий муж. Может, они только и ждут какого-нибудь подтверждения догадок – например, прямых слов о скорой помолвке? Боги… а ведь наверняка. Волшебница и гаситель, разве не идеально для них же, заранее опасающихся моего грядущего безумия? Откуда им знать, что наш брак невозможен?

Невозможен. И в этом в том числе виновата я сама.

Эвер медленно отпускает мою руку, складывает на коленях свои. Не ест. Даже гранат лежит нетронутым возле его пустой тарелки. Поймав мой взгляд снова, Эвер все-таки кладет себе немного орехов, винограда и сыра, потом половинку груши. Я не могу настаивать. У меня и говорить-то пока не получается, все силы