Подъем общенародного немецкого милитаризма происходил более откровенно и автономно по сравнению с тем, что было в Советском Союзе. Хотя в Веймарской Германии и наблюдались пацифистские движения, а среди немецкого художественного авангарда существовало сильное отвержение войны (хотя и не насилия), миллионы немцев сохранили в себе опыт войны как общую идентичность, проявляющуюся в чувстве товарищества и жертвенности среди распадающегося мира. Многие из них пришли к принятию более опасного утверждения, характерного для поколения радикальных консервативных интеллектуалов, заключающегося в том, что война была как естественным, так и единственным по-настоящему подлинным человеческим опытом. «Вначале была война», – писал главный философ консервативного бунта Освальд Шпенглер60. Писатели, следовавшие за Шпенглером, издевались над фаталистическим, нигилистическим восприятием примитивного человеческого стремления проверить себя в сражении. Они восхваляли идею жизни как грубой, откровенной борьбы; в их понимании насилие в сражении представляло собой сублимированное выражение человеческой воли. «Мы – не буржуазия, мы сыновья войны и гражданских битв, – писал Эрнст Юнгер, обличая новую республиканскую эру, – и только тогда, когда этот зрелищный круговорот потерь будет сметен, в нас сможет раскрыться то, что естественно, первично, воистину дико, примитивно в своей речи…». Вильгельм фон Шрамм тосковал по войне – «торжественной, возвышенной и кровавой игре», которая со дня сотворения мира «ковала мужчин из людей»61. Хотя здесь есть возможность преувеличить влияние многих других радикальных националистов, подобных Юнгеру или фон Шрамму, которые мечтали о войне как о средстве очищения духа, но нет сомнений в том, что Германия накануне прихода Гитлера была одержима идеей войны и военной жизни. В 1920-х годах миллионы немцев добровольно носили военную форму. На одну книгу о мире в начале 1930-х годов приходилось двадцать книг о войне62. За четыре года до того, как Гитлер стал канцлером Германии, политика скатилась до дикой волны насилия, продолжавшейся до самого момента консолидации диктатуры в 1934 году. Распространенный милитаризм играл на коллективной экзальтации войны и насилия как инструмента национального возмездия.

Милитаризм не был изобретением обеих диктатур, однако он использовался самым широким образом при Сталине и Гитлере в различных культурных и социальных контекстах. Советская культура 1930-х годов была насквозь пропитана образами и темами, навеянными воспоминаниями о гражданской войне и идеей самопожертвования на полях сражений за революцию. «Последний, решительный…», пьеса Всеволода Вишневского, в начале 1930-х годов шла на сценах театров на протяжении нескольких сезонов. В последней сцене спектакля показано, как группа из 27 красноармейцев и краснофлотцев защищает границу против империалистических врагов. Театр наполняется грохотом артиллерии и звуками пулеметного огня; 26 из 27 падают навзничь. Единственный выживший, едва держась на ногах, подходит к доске, на которой выводит – «162 000 000 минус 27, остается 161 999 973» и тоже погибает. Затем на сцену выходит человек и командирским голосом вопрошает: «Кто из зрителей сейчас находится в армии?» Встают несколько человек. После этого он выкрикивает: «Кто в резерве?» Гораздо больше людей встают. Наконец он спрашивает: «Кто будет защищать Советский Союз?». Все остальные встают по стойке смирно. Мощный голос произносит: «Представление окончено. Продолжение на фронте!»63

Сражение, жертвенность и возмездие также были ключевыми темами в немецком фильме, созданном под руководством Геббельса, министра народного просвещения, и снятом в декабре 1933 года. «Ганс Вестмар – один из многих» – беллетризованная история героя Гитлерюгенда Хорста Весселя, написавшего партийный гимн перед тем, как он был убит в драке с молодыми коммунистами в 1928 году. Фильм показывает Вестмара в образе молодого студента-идеалиста, решительно настроенного на то, чтобы избавить Германию от позора поражения и бороться за ее возрождение против коммунистической угрозы. Он идет, чтобы вести то, что он называет «реальными сражениями» на улицах, и падает, раненный пулей коммунистических банд. Он умирает от ран в госпитале, но не ранее чем его навещает Йозеф Геббельс собственной персоной, который говорит Вестмару, что его жар похож на движение: «он стихает и движется к победе». Юноша поднимает руку в финальном салюте, бормоча «Германия!», и испускает дух64. В стилизованной концовке фильма показано, как Вестмар возносится к небесам. В его руках знамя со свастикой, он воскресает, наподобие гитлеровской Германии. Вессель стал символом героической борьбы. «Дух Хорста Весселя, – говорилось позже в радиопрограмме, когда в 1941 году отмечалась его мученическая смерть, – сегодня является движущей силой борьбы за свободу и воинской службы родине». Памятные события, связанные с Весселем, стали столь популярными, что Геббельс в конце концов запретил их все за исключением торжеств по случаю годовщины его смерти в политической битве65.

Представление политики как некой формы ведения войны было характерно для Третьего рейха, хотя то же самое, не в меньшей мере, происходило и в сталинском Советском Союзе. Навязчивая привычка носить форму было одним из проявлений стремления превратить гражданских лиц в псевдосолдат. Формы были придуманы для всех руководимых партией институтов. Организация Тодта, основанная для строительства германских автодорог, имела специально разработанную форму, которая не отличалась от официальной военной одежды. Даже министерство Иоахима фон Риббентропа было вынуждено в 1939 году установить новую дипломатическую униформу так, чтобы чиновники не чувствовали себя не в своей тарелке в компании военизированных институтов, чья свита была всегда разодета как солдаты по каждому публичному случаю. Члены Гитлерюгенда, в котором мальчики 14–18 лет получали первичную военную подготовку наряду с обучением играм без правил и ходили в суровые, требующие выносливости походы, были разодеты точно так же, как военные кадеты. Для каждого из пяти рангов членов Гитлерюгенда были введены разные униформы, от главнокомандующего и заканчивая самым низшим званием; у каждого ранга были собственные, военного типа форменные фуражки, в довершение ко всему имелись разные знаки отличия на галунах и кантах, а также различные эмблемы и значки на кокардах. Члены Лиги немецких девочек носили более специфическую форму: жакет из ткани под замшу, длинные юбки и блузы. Однако предполагалось, что они должны поддерживать свой физический статус посредством занятий бегом, плавания, ходьбы и гимнастики. К 1940 году было выдано 60 000 значков в награду девочкам за их исключительные спортивные достижения; девочки ходили в длительные походы с тяжелыми рюкзаками за спинами, а их летние лагеря во многом воспроизводили военный распорядок и схему времяпрепровождения лагерей для мальчиков66.

После периода членства в Гитлерюгенде наступал год трудовой службы, организованной полностью по военному типу. C июня 1935 года трудовая повинность, как форма «служения народу» стала обязательной для всех восемнадцатилетних юношей и девушек67. Каждый год сотни тысяч молодых людей отправлялись на работу в лагеря для того, чтобы рыть траншеи, ремонтировать дороги, валить деревья, но главным образом для того, чтобы познакомиться с рутиной военной жизни. Красочное описание одного из таких лагерей оставил один молодой англичанин, который добровольно провел трехнедельные каникулы в 1934 году на германской трудовой службе. Сигнал к подъему звучал в 4.30 утра, за ним следовали физические упражнения и построение роты. Работа длилась с 6.40 до 14.00, чтобы оставить послеобеденное время для занятий спортом. Каждый вечер в течение часа проходил политический инструктаж, за которым в 21.30 следовал сигнал к отбою, и в 21.45 свет выключали. За каждое нарушение дисциплины – плохо заправленную кровать, несоблюдение расписания – ротный командир определял наказание в виде дополнительной работы или лишения отпуска. Униформа состояла из бледно-серой армейской формы и армейских бутсов; для строевых учений была коричневая форма, военная фуражка и более щеголеватые армейские бутсы. Для официальных случаев рекруты надевали полную церемониальную форму цвета хаки, фуражку со знаком свастики68. На основных партийных съездах отряды трудовых служб маршировали в торжественном военном стиле, держа инструменты как ружья, готовые к приказу: «Взять на караул!»