28 октября новая порция плохих вестей пришла из Австрии. Страна вступила в прямые переговоры с Антантой. Вильгельм с отвращением отбросил от себя бумагу с депешей из Вены, закусил губу, произнес с горечью: «Теперь мы одни против всего мира… Неужели такова награда за верность нибелунгов?»

Главой гражданского кабинета в то время был Клеменс фон Дельбрюк, но Берг, потеряв свой официальный статус, не утратил своего влияния. Именно Берг убедил Вильгельма вернуться в Спа и непрерывно внушал ему мысль о недопустимости отречения от престола. Здесь он пользовался полной поддержкой со стороны Доны. Вильгельм совершил роковую ошибку, следуя советам Берга. «Бегство из Берлина стало бегством от реальности, и это все решило», — пишет в этой связи один из исследователей. Первая конституционная монархия в истории Германии умерла, так и не выйдя из колыбели. Вильгельм стал жертвой своеобразного заговора молчания. Август Эйленбург, Хелиус, пастор Дриандер — никто из них не желал говорить ему правду. Кайзер тоже планами не делился — навестивший его в Новом Дворце Мюллер остался в полном неведении о намерении Вильгельма возвратиться в Спа. Канцлер узнал о предстоящем отъезде кайзера в ставку лишь в пять часов вечера того рокового дня 28 октября 1918 года. Когда дипломат Грюнау сообщил Максу Баденскому эту новость, тот поначалу принял ее за неудачную шутку. Вильгельм заявил, что он уезжает ненадолго — на пять-шесть дней, но Макс Баденский усомнился, его первой мыслью было: это конец, кайзер уж никогда не вернется назад.

Разговор между кайзером и канцлером состоялся по телефону, причем по инициативе последнего. Вильгельм объяснял свой отъезд тем соображением, что военная обстановка требует оперативных решений. Макс Баденский пытался убедить его отложить отъезд, чтобы не вызвать кривотолков. Вильгельм возразил: «Вы выгнали Людендорфа; и я должен представить Гренера». Канцлер парировал: эту миссию вполне мог бы взять на себя Гинденбург, и спросил, нельзя ли ему немедленно приехать во дворец, чтобы переговорить с глазу на глаз. Вильгельм в ответ заявил, что он не хочет заразиться от него гриппом, а «кроме того, вам следует беречь силы». Макс Баденский привел последний довод: «Нам предстоят трудные дни. Отсутствие Вашего Величества недопустимо», и пригрозил отставкой, но Вильгельма не трогали никакие доводы — он почему-то решил, что в нынешней ситуации следует положиться на миролюбие Англии. Это была политика страуса. Зольф, Дельбрюк и даже Эйленбург старались отговорить кайзера. Все было тщетно — 29 октября 1918 года королевский поезд в последний раз отошел от перрона станции Потсдам-Вильдпарк. Дона приехала проводить супруга и на прощание сунула ему в руку одинокую розу. Дона сыграла едва ли не главную роль в решении кайзера. Его отъезд, вероятно, решил судьбу династии Гогенцоллернов. Позднее действия кайзера сравнивали с роковым бегством Людовика XIV из революционного Парижа, окончившимся его пленением в Варение.

Вильгельм прибыл в Спа в четыре часа утра 30 октября. Он обосновался на вилле «Френез» — правда, не сразу: до 2 ноября он из соображений безопасности ночевал в своем поезде. Начинался последний акт исторической драмы.

Идея отречения Вильгельма от престола имела своих сторонников и в ОХЛ. Тема активно обсуждалась в кругах наиболее политизированных офицеров, которых не удовлетворяло то, как осуществляется руководство войной. Кронпринцу даже предлагали возглавить дворцовый переворот, но тот отказался. Пытались заинтересовать этой идеей других сыновей кайзера, но никто не откликнулся. В критический момент начала Ноябрьской революции кронпринц никак себя не проявил. Одно время считалось, что, если бы кронпринц действовал решительнее, монархия была бы спасена. Однако более разумным следует признать мнение Макса Баденского: если и была возможность сохранить монархию, то лишь при непременном условии, что и кайзер, и кронпринц своевременно исчезли бы с политической сцены. На этом настаивали как президент Вильсон, так и маршал Фош.

Эту точку зрения разделяли и многие члены последнего кабинета рейха. Не только консерваторы Фридрих фон Пайер или Вильгельм Древс, но и социал-демократ Филипп Шейдеман считали, что регентство при внуке-наследнике было бы оптимальным решением. Кронпринц понял это слишком поздно. 7 ноября он заявил о своих претензиях на трон, но социал-демократы, которых он непрерывно поливал грязью с момента своей первой политической речи в Эльсе, только отмахнулись. Их лидер Эберт был не против установления регентства при том условии, что корона достанется одному из младших сыновей Вильгельма — Эйтелю или Оскару, но только не Вилли Маленькому. Гренер идеальным решением считал регентство, при котором в качестве формального главы государства будет фигурировать, вплоть до совершеннолетия принца Фридриха Вильгельма, его дядя Эйтель Фриц.

Пока Макс Баденский бездействовал, а Вильгельм колебался, немцы все больше и больше прислушивались к содержавшимся в нотах Вильсона обещаниям, что они получат мир на лучших условиях, если избавятся от Гогенцоллернов. Такова была, во всяком случае, точка зрения Густава Носке. Непримиримая позиция Вильгельма объяснялась в первую очередь, как уже говорилось, влиянием бывшего шефа гражданского кабинета Берга. Такую же позицию занимал Плессен, который более сорока лет своей главной задачей считал делать так, чтобы до Вильгельма не доходили плохие известия. Он не был политиком и был уверен, что война — естественное состояние для нации. Всю жизнь он поддерживал курс на военное решение всех проблем. В сложившейся ситуации он и мысли не допускал о возможном отказе кайзера от своего трона. Офицеры-прагматики — Людендорф, полковник Бауэр — считали, что в Спа господствует атмосфера «отрыва от реальности».

Вильгельм, желая снять нервное напряжение, по утрам начал пилить дрова. Ильземан оставил нам краткое описание того, как для кайзера прошел день 1 ноября 1918 года. На виллу «Френез» прибыл Древс. У него было деликатное поручение от канцлера открыть кайзеру глаза на сложившуюся ситуацию и убедить его в необходимости того, чтобы ради спасения династии и смягчения условий мира для Германии он отрекся от престола и заставил кронпринца отказаться от прав наследования. Этот план берлинский эмиссар изложил Вильгельму во время их совместной прогулки по парку в присутствии Плессена. Реакцию кайзера можно было предвидеть — он пойдет на такой шаг только в случае полного поражения. Он заявил: «Я здесь со своей армией. Если к нам придет большевизм, возьму несколько дивизий, двину их на Берлин и повешу всех тамошних изменников. Тогда посмотрим, с кем массы — они, я уверен, за своего кайзера и за рейх!»

В Берлине принц Макс вместе с Вальтером Симмонсом пытались убедить Фридриха Карла Гессенского взять на себя миссию по вразумлению кайзера. Тот отказался, посчитав, что это бессмысленно. Юрист Симмонс стукнул кулаком по столу: «Если те, кто представляет монархическую идею, отказываются выступить в ее защиту, то придет республика!» «Ну и пусть!» — отреагировал их собеседник. Никто из прочих монархов или принцев также не пожелал взять на себя ответственность и сказать наконец правду Вильгельму. Когда Макс Баденский заявил одному из сыновей Вильгельма, Ауви, что его отцу следовало бы уйти самому, до того, как соответствующее решение примет рейхстаг, Ауви сделал вид, будто не понимает, о чем идет речь. А может быть, и в самом деле не понял.