Основная нагрузка по эвакуации и транспортировке на сборные пункты аварийных машин (спамы) танков и САУ легла на роты технического обеспечения бригад и личный состав танковых батальонов. Обычно в эвакуации, а затем в текущем и среднем ремонте принимали активное участие экипажи подбитых машин. Для этого применялись тракторы «Коммунар», а также артиллерийские тягачи «Коминтерн», «Сталинец-2». Но в основном использовались пары или одиночные танки «Т-34», так как тракторы были маломощные, имели большие габариты и не были защищены броней.

Следует отметить высокую организацию ремонтно-эвакуационных работ в частях ГА «Юг». Каждый танковый полк имел хорошо оснащенную отдельную ремонтно-восстановительную роту, а отдельный батальон – взвод. Этим подразделениям удавалось выполнять 95 % всех ремонтных работ бронетанковой техники, которые проводились во фронтовых условиях.

К сожалению, этого нельзя сказать о восстановлении материальной части в соединениях 5 гв. ТА. Из боевого донесения штаба 29 тк № 75 (76) к 24.00 12.07.43 г.:

«Соединения и части корпуса производят эвакуацию раненых и материальной части. В течение ночи будет восстановлено танков «Т-34» – 3, «СУ-122» – 1.

Эвакуация подбитых танков производится тремя безбашенными танками «Т-34» и одним танком «М-3». По восстановлению материальной части работают две бригады, одна из них по восстановлению самоходных установок, две бригады из 32 тбр и одна из 31 тбр»[512].

Таким образом, из 55 подбитых танков и САУ за ночь 29 тк смог отремонтировать лишь 4 единицы. Естественно, при таком темпе быстро восстановить боеспособность корпуса было нелегко.

«Наличие в армии только механического оборудования не могло обеспечить быстрой реставрации и восстановления деталей, необходимых для ремонта танков, – писал П.А. Ротмистров. – Недостаток термического оборудования и ремонтных мастерских задерживал изготовление и реставрацию запасных частей, а поэтому и восстановление танков и САУ в ограниченные сроки. Армейские и фронтовые склады бронетанкового имущества находились далеко (150–300 км), а недостаточное количество транспортных средств в частях и соединениях армии затрудняло своевременную доставку агрегатов и запасных частей.

В ремонтных подразделениях не было специальных демонтажных бригад, поэтому для демонтажа танков приходилось отрывать от ремонта квалифицированных ремонтников, что снижало производительность работ.

Не хватало приспособлений и кранов для подъема тяжелых агрегатов танков и САУ (башен, моторов и др.), в связи с чем увеличивался общий простой машин в ремонте.

Состав ремонтников был самый различный. 83-й армейский ремонтно-восстановительный батальон и корпусные подвижные ремонтные базы были укомплектованы квалифицированными рабочими танковой промышленности (Сталинградского и Харьковского заводов), но не имевшими опыта работы в полевых условиях. Роты технического обеспечения танковых бригад, наоборот, были укомплектованы в основном специалистами по ремонту бронетанковой техники в боевых условиях. Такое сочетание кадров в целом дало весьма положительные результаты»[513].

Капитальный ремонт – замена двигателя, орудия, башни и т. п. – проводился в подвижных ремонтных базах танковых корпусов. В каждом из них было по две рембазы численностью 70–80 человек. Для срочных работ в 8–10 км от переднего края были развернуты два армейских, три корпусных и девять бригадных сборных пунктов аварийных машин (спам), между которыми были распределены все ремонтно-эвакуационные средства.

«…Перед ремонтниками встала задача развернуть работу по реставрации и восстановлению деталей и агрегатов, снятых с танков безвозвратных потерь и с танков, требовавших капитального ремонта, – вспоминал командарм. – Нужно было достать 45 моторов, 20 коробок передач и несколько главных и бортовых фрикционов.

На решение этой задачи были мобилизованы все ремонтно-восстановительные части и подразделения отдельных полков, бригад, корпусов и армии»[514].

К сказанному добавлю: чтобы ускорить восстановление бронетехники 5 гв. ТА, командование БТ и МВ фронта из 38А 14 июля в ее состав передало 167-ю полевую ремобазу. Эта поистине героическая работа давала свои результаты. 112 танков текущего и среднего ремонта из 420 поврежденных были восстановлены в первые же дни. Кроме того, командование фронта принимало и другие меры, чтобы помочь армии. Уже на третий день, 15 июля, начала поступать новая бронетехника. Первыми ее начали получать соединения 29 тк. Из журнала боевых действий 31 тбр: «15 июля… Поступило распоряжение о получении со ст. Солнцево 16 танков «Т-34». Выслана приемочная комиссия»[515].

Рассказ о событиях того дня будет неполным, если не коснуться судьбы наших бойцов и командиров, попавших в плен, а их, к сожалению, даже 12 июля было немало в соединениях всех родов войск фронта. Войны без плена не бывает – это аксиома, но о наших пленных до последнего времени было не принято говорить как о полноправных участниках сражений и битв Великой Отечественной, хотя они в большинстве своем до конца исполнили воинский долг. Видно, над историками и публицистами довлел сталинский приказ 1941 г., по которому эти люди приравнивались к изменникам Родины, их семьи лишались государственной помощи (пособия по случаю потери кормильца и т. д.), подвергались репрессиям. Даже после смерти Сталина, когда было заявлено об ошибочности такого подхода, ситуация еще долго существенно не менялась. Чтобы читатель, не прошедший войну, смог хотя бы представить положение этих людей, приведу два документа, относящиеся к периоду Прохоровского сражения. Из воспоминаний штурмана (ефрейтора) 1 тп СС мд СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер» В. Реса (события происходят на исходе 12 июля): «Ужасное воспоминание: мы подъехали к железнодорожной насыпи, все поле дымилось. Мы сидели впереди, достали ящики с едой, вообще-то они предназначались для боекомплекта, но мы хранили в них еду. Достали бутерброды, кстати, обеспечением экипажа едой отвечал радист. Едим, поем песни. Командир где-то на совещании. Поели – и вдруг слышим выстрелы. Мы поднялись, осмотрелись, увидели раненого русского, который лежал в колее от нашего танка. Мы переехали его поперек, по животу. Мы-то его не заметили, там рос то ли подсолнух, то ли пшеница. Стоим втроем, смотрим на него. Он пытался поднять умирающие глаза. Говорим, воды ему давать нельзя, иначе он кончится. При любом ранении в живот воду давать нельзя, это нам было известно. Но он и так долго не протянул, через 3–4 минуты голова откинулась, и он умер. Затем его забрала специальная команда, которая собирала раненых и убитых.

Мы еще некоторое время стояли у железнодорожной насыпи. Вдоль этой насыпи шла небольшая проселочная дорога. И в какой-то момент на ней появилась группа пленных русских – из гвардейской армии или какой-то гвардейской части… Название не знаю. У них была отличная униформа, со множеством советских звезд, эмалированными пуговицами. А за ними шел роттен-фюрер (мл. сержант. – З. В.), небольшого роста, с автоматом. Он прошел как раз рядом с нашим танком. И мы спросили его: «Не боишься?» Все-таки там было где-то 40–50 русских. «Боюсь? – переспросил он. – Смотрите». Затем он что-то сказал по-русски. Там недалеко стоял старый сарай, еще горел. И он, наверное, приказал пленным в задних рядах, чтобы те принесли, ну, не знаю, доски, что ли. Те действительно пошли к сараю, оторвали доску. Один пошел туда, другой сюда, а наш уселся посередине с автоматом на животе и крикнул: «А теперь вот смотрите, как я боюсь!» Конечно, он не боялся.