3 июня 2006

Шестидесятник-монархист

Умер Вячеслав Клыков

Вчера в Москве после тяжелой болезни на шестьдесят седьмом году жизни скончался скульптор-монументалист Вячеслав Клыков – создатель множества узнаваемых памятников, в том числе маршалу Жукову напротив Исторического музея и Николаю II в селе Тайнинском.

Вячеслав Клыков был народным художником РФ, лауреатом Государственной премии СССР и РСФСР, удостоен золотой медали Российской академии художеств. О кончине скульптора сообщил наместник московского Сретенского монастыря архимандрит Тихон. Этим он сразу же определил тональность, в которой должно скорбеть по ушедшему: Вячеслав Клыков был «православным христианином, делом и жизнью засвидетельствовавшим свою веру в тяжелые и светлые годы последних десятилетий». Архимандрит особо отметил, что Вячеслав Клыков «до конца дней служил православной России и был истинно русским художником».

Вячеслав Клыков, бывший членом патриотического объединения «Память», участником Российского народного собрания, Российского земского движения, главой Всероссийского соборного движения, главным редактором журнала «Держава», членом редколлегии журнала «Наш современник» и газеты «Русский вестник» и вообще ярым борцом за все подлинно русское, конечно, заслуживает и такой эпитафии. Но справедливости ради стоит вспомнить, что он принадлежал к определенной художественной школе, имел учителей, породил последователей. Скульптор – образцовый шестидесятник. Как и полагается шестидесятнику, он родился в конце 1930‐х, не понаслышке знал, что такое сталинский террор, оттепель дала ему возможность уехать из деревни и учиться в Москве, Суриковский институт дал школу и множество полезных знакомств. Да и искусство его до поры до времени было вполне шестидесятническим: в меру суровый стиль конца 1960‐х, в меру лирический модус в 1970‐х, национально-романтический флер в 1980‐х. Он быстро вошел в ряды фаворитов критики, более левой по отношению к почитателям советских монументалистов-мастодонтов вроде Томского и Кербеля. И быстро начал получать престижные заказы. Например, он один из авторов Детского музыкального театра, ему принадлежит лощеный Меркурий перед зданием Центра международной торговли в Москве, он – автор грубовато-реалистичного памятника Батюшкову в Вологде, официозно-пафосного памятника героям фронта и тыла в Перми, национально ориентированных памятников Николаю Рубцову в Тотьме и Сергию Радонежскому в Радонеже и еще многих других – вполне идеологически выдержанных монументов эпохи зрелого и позднего застоя.

В 1990‐е годы Вячеслав Клыков стал по-настоящему знаменит. Заказы сыпались как из рога изобилия: памятники великой княгине Елизавете Федоровне в Москве (1990), протопопу Аввакуму в селе Григорове Нижегородской области (1991), Кириллу и Мефодию в Москве (1991), Владимиру Святому в Херсонесе (1993), Ивану Бунину в Орле (1995), маршалу Георгию Жукову в Москве (1995), Николаю II в селе Тайнинском (1996) и Подольске (1998), Петру I в Липецке (1996), Илье Муромцу в Калуге (1998), Александру Невскому в Курске (2000) и так далее. Во многих случаях он принимал чужие заказы, во многих сам был автором идеи создания памятника. Но такое количество опусов не оставляло уже возможности говорить о художественном качестве. Массированный скульптурный удар был скорее идеологического сорта, что гораздо раньше критиков поняли идеологические противники Клыкова: недаром взрывали именно его Николая II, не давали поставить памятник Колчаку, говорили о диспропорциях клыковского маршала Жукова и его лошади. Скульптор стал общественным деятелем. Это другая профессия. В ней он преуспел, быть может, даже больше, чем в первой. В этом качестве и собираются его хоронить соратники. Однако стоит вспомнить и первую – ведь и после смерти скульптора с его памятниками нам и нашим потомкам еще жить и жить.

12 марта 2007

Последний постмодернист

Умер Жан Бодрийяр

Все крупные газеты и информагентства по обе стороны Атлантики сопроводили эту печальную новость подзаголовками «умер великий (известный, знаменитый, модный) французский философ». Все, кроме собственно французских изданий. Франция оплакивает сегодня не философа, а социолога, знатока и критика современного общества, острослова и афориста. Разница в восприятии значимая, и во многом Бодрийяра сделавшая.

Жан Бодрийяр родился в 1929 году в Реймсе. В Сорбонне он получил диплом германиста, преподавал в лицее и активно переводил. При этом выбор объектов для перевода был весьма красноречив – от Маркса до Брехта. В 1966 году он защитил диссертацию уже социологического свойства. Из нее потом выйдет первая и едва ли не самая знаменитая в нашем отечестве книга Бодрийяра – «Система вещей» (1968). Далее его карьера будет развиваться в стенах парижских университетов, где он сперва преподавал социологию, а потом возглавлял различные исследовательские институты.

Его книги академическим занятиям не противоречили, но создали для читателей, особенно иноязычных (работы Бодрийяра переведены на десятки языков), как бы вторую реальность его биографии. Мыслитель, равно отражающий влияния Маркса и структуралистов, дискутирующий с антропологами, семиотиками, экономистами и социологами, пользующийся всеми необходимыми ему материалами их инструментария, анти-Бурдье и анти-Фуко, а позднее, зрелым, и антимарксист, Бодрийяр предлагал идеи столь же соблазнительные, сколь и «вненаучные». Вненаучные в том смысле, что лучше воспринимались интеллектуалами за пределами собственно философии и социологии, в рамках которых вроде бы строилась биография их автора.

Сидение на двух стульях и привело к разнице восприятия Бодрийяра на родине и за ее пределами. Для французов, для которых «философ» – существо высшего порядка, он остался социологом, которого прежде всего занимали проблемы «общества потребления», в котором (один из лучших парадоксов Бодрийяра) товар диктует спрос и моделирует общество, а не наоборот. Остальной мир воспринял идеи Бодрийяра и, прежде всего, введенные им понятия «симулякр» и «гиперреальность» как идеальный способ описания соотношения реальности и ее символического отображения, и стал использовать их везде, где только можно. Способ, может быть, и не новый, идущий еще от барокко, но чрезвычайно своевременно актуализированный. В какой-то момент Бодрийяр становится поп-фигурой постмодернистской философии. В этой роли он не был одинок – в том же обвиняли и Жана Деррида, и Мишеля Фуко, и Ролана Барта, но это нисколько не умалило их теорий. Бодрийяр еще и сам играл с этим своим статусом – поздние эссе «Войны в Заливе не было» (о военной операции против Ирака, 1991) и «Дух терроризма» (о терактах 11 сентября, 2002), даром что строились во многом на его же идеях 1960–1970‐х годов, популярны были безмерно. Симулякры и гиперреальность Бодрийяра породили «Матрицу», в которой стол главного героя увенчан томом Бодрийяра, фильм «Хвост виляет собакой» как будто сочинен по бодрийяровским лекалам, и редкий разговор о современном искусстве обходится нынче без ссылок на классика.

Идеи повлияли на мир вокруг их автора – это ли не лучшее признание его заслуг. Хотя сам Бодрийяр был не высокого мнения о том, что его окружает. «Интеллектуальная трусость – олимпийская дисциплина наших дней» – пафосная цитата для классика циничного постмодернизма, но он мог себе такое позволить. Он ушел последним из плеяды – ушел человек, который лучше других понимал иллюзорность действительности, но от этого не переставал за нее болеть.