меня не обижает. Я мальчишек боюсь.

Прятавшийся за спину матери Ваня, услышав, что речь пошла о нем, выдвинулся бочком, поглядел на Аленку, улыбнулся. Та улыбнулась ему. Ваня сразу осмелел:

— И говорить о том нечего, дядя Фома. Коли ты в поход уходишь, куда же девчонке деться, кроме как к нам? Аленка, пойдем котят смотреть.

— Пойдем, Ваня.

Фома и Настя только переглянулись.

— Видал, как решили? — засмеялась Настя. — Мой–то каков! То от него девчонкам проходу нет, только и знает, что за косы дергать, а здесь — на тебе… Твоя стрекоза враз захороводила моего пострела. Ой, девка! Что из нее только будет, как подрастет.

Настя повела Фому в горницу.

— В поход?

— В поход, Настя. Так ничего, что я тебе Оленку подкинул?

— Вестимо, ничего. Трудно тебе с ней, не твое это дело с ребенком возиться… — Настя запнулась. — Ты на меня, Фома, не посерчай, давно хотела спросить, долго ли ты будешь бобылем жить. Глядеть на тебя жалко. Неужто до сих пор свою «хозяюшку» помнишь?

Фома смутился.

— Помнить помню, да не в этом суть. Сперва не до того было, а теперь остепенился, своим домом зажил, достаток пришел…

— Как достатку не быть, — откликнулась Настя, — такой кузнец везде проживет безбедно, а у нас на Москве и подавно. У нас доброе рукомесло не захиреет — живой город Москва. Вот и ты московским мастером стал, сам говоришь, остепенился…

— И подавно не женюсь! Говорю, не в том суть…

— В чем же?

Левая бровь Фомы дернулась кверху. Строптиво мотнув головой, он рыкнул:

— Не бывать у Оленки мачехе!

— Вон ты какой... — тихо откликнулась Настя, но не договорила: скрипнула калитка. Настя переменилась, в лице, торопливо поднялась. Во все время, пока они говорили, Фома в простоте душевной и не заметил Настиных наплаканных глаз, Настя будто муху неотвязную отогнала, тряхнула головой и пошла в сени, Фома за ней. Едва в дверях показался Семен, Фома сразу закричал:

— Ну как, Семен, в поход?

Семен молча обтер сапоги, молча прошел в горницу. Сел.

— Ну как, идем в поход? Решено?

Семен взглянул на Настю, стоявшую в дверях, вцепившись рукой в косяк.

— Идем, да не все…

Фома от удивления разинул рот, но Семен не улыбнулся, как бывало.

— Не пустил меня князь в поход.

Настя схватилась рукой за грудь. Не сразу поверила своему счастью, а Семен, взглянув на жену, хмуро добавил:

— Дмитрий Иванович и слушать меня не стал, а Володимир Андреевич одно твердит: «Сиди в Москве, коли у тебя плечо тверской стрелой пробито».

— Вот оно что, — Фома присвистнул, — а ведь и правда! Ты, чай, и меч не удержишь?

Семен ему хмуро:

— Уж если и на тебя благоразумие напало, делать нечего.

— Во! Во! А ты не кручинься. Литву и без тебя побьем.

— Ой, не хвались, Фома!

Фомка встал фертом, руки в боки.

— Што мне не хвалиться? На том стою!

— Не хвались, не время. Вести плохие.

— Какие вести?

— Несметная сила идет на нас. Под стягами Ольгерда не только литовские, но и русские полки. Ведет он с собой брата своего Кейстута. Идут на нас рати сыновей Ольгердовых и сына Кейстута Витовта, идет князь Лев Смоленский, да и Михайло Тверской наскреб полчишко. Вражьи рати уже перешли рубежи, жгут и грабят порубежные места. В волости Хохлове убит князь Стародубский Семен Крапива, с ним вместе легла и рать его. Вчера еще были вести, что подошел Ольгерд к Оболенску, [240] а сегодня гонцы прискакали — Оболенск взят на щит, разграблен дочиста, рать посечена, князь Костянтин Юрьевич Оболенский погиб в битве.

Фома забыл и руки опустить, так и стоял фертом, слушая страшную повесть. Семен заметил это и невольно улыбнулся, потом, оглянувшись на жену, сказал:

— Настенька, собери чего–нибудь. Надо Фому на прощанье попотчевать.

Настя вышла. Тогда Семен быстро встал и обнял Фому за плечи.

— Простимся на всякий случай, друже, — сказал он задушевно, — если прогневил тебя, прости.

Фома легонько оттолкнул Семена, спросил удивленно:

— Ты чего панихиду запел? — Весело фыркнул. Но Семен не развеселился, и, глядя на его хмуро сведенные брови, Фома притих.

— Сегодня Дмитрий Иванович приказал быть воеводой над московским полком Дмитрию Минину, Серпуховским воеводой будет Акинф Шуба. Смекай. Князья в поход не идут. Значит, встречать будем Ольгерда здесь, на каменных стенах. Сил–то собрать мы не поспеем, чтобы в открытом поле бой принять. Ну, а вашей передовой рати большой кровью придется заплатить. А удержите ли ворогов — бог весть.

У Фомы на языке вертелся укор — дескать, сам в бой просился, не пустили, так меня пугать начал, но в глазах у Семена было такое суровое спокойствие, что Фома понял: друг не пугает его, но, зная, что не многие вернутся домой из тех, кто уйдет навстречу Ольгерду, он просто прощается с