Сьюзен все еще помнила день, когда за год до кончины отец взял ее ко двору, – ей исполнилось пять лет; она не забыла великолепия человека, шествовавшего через огромный зал. Генрих был истинный великан с широкой грудью, в отделанной драгоценными камнями рубашке и округлых наплечниках. Рейтузы плотно облегали могучие ноги атлета; между ними, подчеркивая мощь его мужского достоинства, выступал гульфик. Сьюзен обмерла, когда огромные ручищи вдруг подхватили ее, вознесли высоко, и она обнаружила, что смотрит прямо в крупное, красивое лицо с широко расставленными веселыми глазами и ровно обрезанной рыже-каштановой бородой.

– Вот она, значит, какая, твоя малышка!

Могучий монарх улыбнулся, поднес ее ближе и поцеловал. А Сьюзен, хоть и была мала, уверилась в том, что видит перед собой мужское совершенство.

В Европе не нашлось бы принца краше Генри Английского. Пусть Англия была невелика; ее население, не достигавшее и трех миллионов, было впятеро меньше того, что проживало в ныне объединенном королевстве Франции, но Генрих VIII с лихвой и запросто сглаживал недостачу. Умелый спортсмен, искусный музыкант, человек образованный, неутомимый строитель дворцов, он воплощал в себе эпоху Возрождения. При Флоддене его войска разгромили скоттов; на «Поле золотой парчи»[48]он заключил показательно пышный мир с не менее великолепным королем Франции. Важнее же прочего было то, что в эпоху величайшего за тысячу лет кризиса христианства Генри Английский отличался набожностью.

Генрих только начинал править, когда Мартин Лютер выступил со своим религиозным протестом в Германии. Первоначальные требования лютеран реформировать Церковь быстро переросли, подобно былым претензиям английских лоллардов, в серьезнейший вызов католической доктрине. Вскоре эти протестанты уже отрицали таинство евхаристии и надобность в епископах, а также призывали священников вступать в брак. Поразительно, но им сочувствовали даже некоторые правители. Но только не добрый король Генрих. Когда германские купцы провезли в Лондон лютеранские трактаты, он начисто искоренил их. Семью годами раньше перед собором Святого Павла был публично сожжен Новый Завет в переводе Тиндейла. А сам ученый король так блистательно опроверг ересь Лютера, что благодарный папа пожаловал ему новый титул – Защитника Веры.

Что же касалось недавних разногласий Генриха с папой по поводу жены, то Сьюзен, как многие набожные жители Англии, глубоко сочувствовала королю.

– По-моему, он делает все, что может, оказавшись в очень трудном положении, – заявляла она.

Да и дело все еще можно было уладить.

– Я не готова судить его пока, – сказала она.

Перед Хэмптон-Кортом раскинулся огромный сад, типичный для таких сооружений, – хитросплетение парков, бельведеров, зеленых беседок и укромных мест, которые король Генрих, любивший такие виды, украшал всевозможными геральдическими тварями, солнечными часами и прочими изделиями из расписанного дерева и камня.

Сьюзен, прогуливаясь вдоль высокой зеленой изгороди, которая окружала один такой сад, услышала пресловутый шепот совершенно случайно. Затем ей почудился смешок.

Дэниел Доггет стоял на причале Хэмптон-Корта, смотрел на свою приземистую и коренастую жену с ее крепышом-братом и прикидывал.

Было тихо. По воде скользили белые лебеди, а рядом покачивались черные водяные курочки, словно этому лету не будет конца.

Дэн Доггет был великаном. Два века прошло с тех пор, как Барникель Биллингсгейтский навестил сестер Доггет в Бэнксайде и наградил одну ребенком. Дитя унаследовало стать Барникеля, но имя и масть сестер. Его же дети, если не учитывать рост, едва ли отличались от своих кузенов из старого семейства Дукет, за исключением немного иначе звучащего имени. Однако в эпоху Черной смерти, когда Булл взял к себе маленького Джеффри Дукета, выжила именно ветвь Доггетов. В Дэне Доггете было шесть футов и три дюйма; крупная кость, худощавое сложение и копна черных волос с белой прядкой во лбу. Он был сильнейшим лодочником на Темзе. Мог разорвать на груди цепь. Уже с двенадцати лет греб наравне с мужчинами, к восемнадцати умел перематерить любого из них – заметное достижение, так как лондонские лодочники слыли завзятыми горлопанами. В двадцать его не мог одолеть никто даже в бандитских береговых кабаках.

– Так что же ты будешь делать? – повторил коротышка. Не получив ответа, он поделился своим твердым убеждением: – Знаешь, Дэниел, в чем твоя беда? Ты взвалил на себя непосильное бремя.

На что Доггет только вздохнул, но промолчал. Он никогда не жаловался и был предан своей кубышке-жене Маргарет и их счастливому выводку. А еще был добр к сестринской родне и теперь, когда жена бедняги Карпентера скончалась, рожая четвертого ребенка, перевез собственную супругу с детьми вверх по реке из Саутуарка во временное жилище при Хэмптон-Корте, где трудился Карпентер. «Пусть поживут с тобой, пока не утрясется», – предложил он, и Карпентер остался глубоко признателен. Но если бы тем и кончилось! Незадача была и с отцом.

Миновал год, как он позволил старику жить с ними в Саутуарке, и весь этот год сожалел о решении. Дружкам своим старый Уилл Доггет представлялся шутом гороховым, однако Дэн после его недавней пьяной выходки признался: «Мне с ним больше не сладить». Вот только куда его деть? Не мог же он просто вышвырнуть старика на улицу. Подъехал к сестре, но та не взяла. Он снова вздохнул. Как бы там ни было, ответ один: влетит в копеечку. А где взять деньги, если не красть? Оставался единственный способ, вот почему он изучал пришвартованные барки. Не в них ли решение?

Все пассажирские суда на Темзе были построены по единому образцу, хотя и отличались размерами. Конструкцией они весьма походили на стародавние драккары с мелким килем и обшивочными досками, которые укладывались внахлест длинными и широкими тяжами. Внутри они делились на две части: носовую со скамьями для гребцов и заднюю, где полулежали пассажиры. Впрочем, не было недостатка и в вариациях. Существовали простейшие гребные лодки – широкие и мелкие ялики с одним или двумя гребцами, сновавшие по реке между Саутуарком и городом. Имелись барки подлиннее, с несколькими парами весел и, как правило, навесом для пассажиров. Они часто оснащались рулями и укомплектовывались рулевым. И были огромные суда крупных городских компаний с целыми надстройками для пассажиров, красочными резными носами и дюжиной или больше пар весел, как, например, позолоченный корабль лорд-мэра, как тот теперь назывался, возглавлявший ежегодную водную процессию.

Дэниелу нравилась жизнь лодочника. Тяжелая работенка, но он был создан для нее. Чувство плавного погружения лопастей в воду, плеск реки, запах водорослей – все это доставляло ему такое удовольствие, что лучше и не придумать. Главным же, когда он входил в неспешный и мощный ритм, бывало блаженное тепло, разливавшееся в груди, как будто его силам, как и течению реки, не существовало предела. Он знал реку как свои пять пальцев – каждую банку, каждый изгиб от Гринвича до Хэмптон-Корта. Перевозя однажды юного придворного, Дэниел услышал от того прелестную балладу с рефреном: