– Сэр, я обязан вам по гроб жизни, – произнес Доггет, охваченный благоговейным трепетом.

Мередит сдержал слово через неделю.

В Лондоне тех времен, наверное, не было места почтеннее, чем большой, с серыми стенами монастырь, находившийся чуть на восток от старой больницы Святого Варфоломея, сразу за городской стеной. Его главной особенностью являлся просторный внутренний двор, окруженный домиками с крохотным садом при каждом – все это были персональные монашеские кельи. Орден картезианцев, населявших монастырь, не относился к древнейшим, но, в отличие от большинства других, не оказался замешанным ни в один скандал. Правила были строги. Обет молчания не соблюдался только по воскресным дням. Монахи не покидали обители без разрешения настоятеля. Они были безупречны. Здесь находился дом призрения – Чартерхаус.

В тот солнечный день за его воротами шла любопытная небольшая процессия. Ее возглавлял Томас Мередит. Позади брела пара, незадолго до этого торговавшая в лавочке на соседней улице – доходное маленькое предприятие с продажей распятий, четок и отличной подборкой ярко раскрашенных гипсовых фигурок. Муж, звавшийся Флемингом, был среднего роста и с изрядно вогнутым лицом. Жена была вровень с ним и крепко сбита. Она уже несколько минут расточала хвалы придворному и монахам за удивительную милость к ее отцу – безусловно, по делу, ибо сама не проявляла к старику ни малейшего интереса на протяжении пяти лет с гаком. А замыкал процессию Уилл Доггет, которого крепко держал за руку Дэниел, теперь облаченный в великолепный костюм королевского лодочника.

Он малость сгорбился, иначе был бы не ниже сына. Несмотря на чистые рубаху куртку и вычесанную длинную и седую бороду, в походке старика присутствовало нечто непристойное. Будто старый Доггет, всю жизнь без устали делавший что вздумается, готов был в любую секунду дать деру в поисках удовольствий. Однако отныне ему предстояло жить в Чартерхаусе.

Во всех лондонских духовных заведениях содержалось сколько-то иждивенцев. Разорившиеся джентльмены, мирно проживавшие в меблированных монашеских кельях; вдовы, занимавшиеся уборкой и стиркой, не говоря уже о своре голодных, которых ежедневно прикармливали у ворот. Даже суровейшие критики орденов не столь строгих безоговорочно признавали, что о бедных заботились все.

Хотя брат Питер еще не вернулся в лондонский Чартерхаус, Томас Мередит достаточно хорошо знал монахов, чтобы выпросить место для старика. Тот будет ночевать в келье с двумя такими же и работать в саду.

– Теперь тебе придется угомониться, – внушил ему сын чуть позже. – Если тебя вышвырнут отсюда, обратно не возьму.

Уилл Доггет внимал всему этому с улыбочкой, в привычной бодрой манере.

– Правда, одному Богу известно, сколько он протянет, – заметил Дэн сестре, когда они вышли.

Перед уходом он подошел к Мередиту и склонился:

– Чем мне вас отблагодарить, сэр?

– Я подумаю, – улыбнулся тот.

Для Сьюзен тоже наступила счастливая пора. В конце лета они с Роуландом сняли домик в Челси – очаровательный, кирпичный, с дубовыми балками и черепичной крышей. Две комнаты на втором этаже, чердак, служебные постройки и прелестный сад с выходом к реке.

В первые недели работы Роуланда у канцлера Сьюзен часто думала о своей встрече с королем. Правильно ли она поступила, скрыв это от мужа? К добру ли было вообще их присутствие при дворе? Но время шло, и страхи отступали. Ничто не предвещало беды. Роуланд возвращался из Вестминстера, где проводил бо́льшую часть дня, и говорил лишь о любезном к себе отношении. Дом был прекрасен; доходы позволяли ей жить легко, как никогда прежде; дети радовались. Она успокоилась и выкинула случившееся из головы.

Без труда семья вошла в обыденный ритм. Старшая дочь Джейн, уже десяти лет, была главной помощницей по дому, но каждый день, пока две малышки играли, Сьюзен усаживала ее за книги на три часа – в точности как некогда заставляли ее саму. Джейн успела неплохо освоить латынь, а если и ныла порой, твердя, что многие ее подружки умели только читать и писать по-английски, Сьюзен твердо отвечала: «Не хочу, чтобы ты вышла замуж за невежду, и поверь: счастливый брак означает единство умов, как и всего остального».

Но самым милым был маленький Джонатан. Девочки уродились белокурыми, но он в свои восемь был копией отца – красивая темная шевелюра и бледное пытливое личико. Сейчас мальчик начал посещать школу в Вестминстере. Отец часто забирал его по утрам, и Сьюзен наблюдала, как они удалялись по дорожке рука в руке, а если Роуланд ехал верхом, то сажал мальчика спереди. Пару раз она испытала такое счастье и любовь при виде этой картины, что к горлу подступил ком.

Питера все не было, и ей отчаянно не хватало его общества и мудрого совета. Место Питера, правда, занял Томас. Теперь они с Роуландом виделись часто, и супруг приглашал его в дом. Потянулись счастливые вечера: Томас играл с детьми и мягко подтрунивал над всеми. Она же, хотя всегда считала его излишне мирским, не могла не смеяться над его остротами и не восхищаться умом, когда он описывал свою жизнь при дворе.

Когда порой они втроем усаживались у огня, разговор обращался к религии и шел особенно живо, благо оба мужчины оседлали своего конька.

Сьюзен улавливала за добродушными шуточками и приземленностью Томаса тоску по бесхитростной вере, которой раньше не сознавала, и этим он нравился ей. С некоторыми высказываниями о распущенности и суевериях, прокравшихся в Церковь, она почти соглашалась, хотя порой он заходил слишком далеко.

– Не пойму, с какой стати нам отвергать правоверную английскую Библию, – говорил он. – Я знаю, – перебивал он Роуланда, – ты вспомнишь лоллардов и скажешь, что люди собьются с пути, если предоставить их самим себе. Но я не согласен.

– Лютер начал как реформатор, а закончил еретиком. Вот что бывает, когда люди восстают против авторитета многовековой мудрости, – парировал Роуланд.

Сьюзен не могла не ощущать известную самонадеянность, свойственную реформаторам, особенно тем, кто обратился к протестантизму.

– Они хотят, чтобы каждый был совершенен, – выговаривала она. – Но Бог вознаграждает за усердие всех. А реформаторы хотят заставить каждого походить на них и считают, что иначе никому не спастись.

Но Томас оставался непоколебим:

– Реформа так или иначе произойдет, сестрица. Без этого не обойтись.

– По крайней мере, одно известно наверняка, – улыбался Роуланд. – Пока король Генрих стоит на своем, протестантам в Англии не бывать. Он ненавидит их.

«Это уж точно», – думала Сьюзен.

Хотя Томас Мередит с удовольствием дарил окружающим радость, его мысли были заняты весьма важной встречей. Она состоялась за два дня до крещения принцессы. Очень секретная встреча – с его господином Кромвелем.

Королевский секретарь непрестанно поражал Мередита. Опытный придворный, ближайший советник короля, он едва ли походил на сына ничтожного пивовара. В отличие от Булла, Томас Кромвель возвысился благодаря не учености, но свирепой хватке. И в нем неизменно пряталась загадка. Словно он что-то утаивал – возможно, некие убеждения. Поверхностное представление о них, по мнению Мередита, могли иметь очень и очень немногие.