– Не дай вам Бог такого сивогару хлебнуть! Колдун его летучим ядом усыпил! – сказал, снижая голос, Строгонову и Биркину. – Сухой яд в рыбий пузырь запустил и у стрельца перед лицом сей ядовитый пузырь проткнул!

А Карп добавил, что Елисейка велел наносить грязного снега, веток, камней и припорошить этим свежие раскопы.

– А ты, иуда, видя, что дело нечисто – какой хороший человек ночами ямы копает? – почто к государю не побежал с честным словом, не открыл творимое? – закричал на него Шиш. – Почто не вопил: «Слово и дело»?

Карп горестно закачался на коленях:

– Да вот… Откуд?.. Мало ль – ямы ископать… И стрельцы сивогаром не брезгуют… А мне чего? Мне монету дали, велели рыть, наше дело малое, копай, как червь… Государь ведь сам приказывал лекарю Бомелию во всём помогать?.. Вот тут, прилюдно? Ещё грозил тогда: ко мне с делами не суйтесь, я-де простой князь, а идите вы все на Москву, к Семиону какому-то… Куды б я попёр?.. На Москву?..

– Ну, ты, скот! Думай, что брешешь! – замахнулся на него Шиш ногой, но Карп, пригнувшись в яме, скороговоркой успел выкрикнуть:

– Я и не думал дурного!

Тут тихо вступил Биркин: ему мнилось, что Карп особо ни при чём, но был холодно и резко остановлен Шишом:

– Особо, не особо! Что ты думаешь – это одно, а что царь думает – это другое!

Строгонов, чтобы замять неловкость, сообщил, что у них в Шибире землекопы зело ценятся – руды искать, камни добывать, дороги торить, валы насыпать, рвы вокруг крепей копать, и, если государь не против, он бы взял этого Карпа с собой.

– Бери! – Давно заметил на Строгонове перстень с выпуклым изумрудом, схватил купца за руку: – Вот! Давай меняться! Ты мне – перстень, а я тебе – Карпа. Авось там у вас он в мастера выбьется, десятником станет…

Строгонов тут же стянул перстень и с поклоном подал царю.

Карп, поняв, кому его отдают, был весьма рад – о Строгоновых шла добрая молва: рабочий люд жалеют, исправно платят, добавляют по копейке за сильный мороз или зело мёрзлую землю, хорошо кормят, отменно поят по праздникам – что ещё тяглому люду надо? Тут, в Александровке, он уже всё перекопал!..

– С обломками что делать, государь? – влез деловой Шиш.

Кто-то сказал: забросать землёй – и дело с концом. Другие возразили, что негоже такую гадость в крепости оставлять, лучше увезти, свалить в какую-нибудь пропасть. Биркин был за то, чтобы на всякий случай обломки соединить в целое и зарыть обратно – ведь это когда-то была надгробная плита, чтоб хозяин не рассердился, на что Шиш злобно фыркнул:

– Чья плита? Жидовская! Их с нами в одну землю не кладут! У них свои места! Зачем государю под боком жидовскую плиту иметь? Да ещё битую?!

Оборвал его:

– Земля на всех одна, дурачина. Все в прах уйдём, – но приказал камни увезти с глаз долой, куда подальше; кинул Карпу монету. – На, за работу… – сам мельком думая, что и от Карпа с этими нечистыми камнями, и от его сына Кузи с тигриной лапой лучше избавиться, милостиво разрешил: – Ну, тогда к отцу в придачу и сына его, мальчишку Кузю, бери – негоже семью ломать. А малец великим певцом станет. Или рисовщиком. Я сам видел, как он бойко узоры малевал. Он тебе и вывески, и карты, и парсуны рисовать будет.

Строгонов пролепетал:

– Благодарствую. Мне бы ещё колодезников, гвоздильщиков… Лозоходцев пару не помешает…

Кивнул:

– Найдём. Дадим. Все вы мои слуги – что здесь державе служить, что там – всё одно! Так-то Бог распорядился, а нам ли Его огорчать? Выкати мне на перечень, кто вам нужен. Мы покумекаем, а Бог решит!.. Родя, а ты уверен, что Саид-хан и баскак Буга прибудут? – вдруг вспомнил. – Вызвал их? Данила Принс здесь? Мы тут в слободе школу пения уже имеем, теперь ещё рисованию обучаем и школу толмачей открыть хотим, языки постигать, – с гордостью объяснил Строгонову, а Биркину шепнул: – Нам с тобой, Родя, в одно тихое место пойти надобно, поговорить о делах без ушей. А гостя дорогого, Максима Яковлевича, на ужин приглашаю! – Опять с видимым удовольствием погладил Строгонова по горячей розовой щеке, потрепал за ухо. – Иди, отдохни пока, голубчик, вот Шиш тебя проводит в покои, а Родю забираю по надобности. А ты, Карп, служи Строгоновым честно – авось там на ноги встанешь, из земли куда повыше вылезешь, если смекалки и сил достанет!

Шлосер был один, ковылял на деревяшке, искусно втиснутой в сапог, едва видный из-под его рабочей хламиды с прорезями для верцойга[189]. При виде гостей всполошился, вертанулся на месте:

– О касутар! Прош-шу, битте! Родья Петровитш! Битте!

– Не помешаем?

– Как кайзер помешаль можут-т?

– А где твоя бабёнка? – огляделся в кухоньке, где на полках в порядке стояли горшки, плошки, мисы, кубки с крышками, котелки, судки, а на стенах висели ложки-разливайки, цедилки, дуршлаги, сита, сковороды.

– Бабён на раб-бота.

– Правильно. Около хорошей бабы мужик с голоду не околеет, – усадился у верстака, расстегнул шубу. То же сделал и Биркин, осторожно сдвинув винты с гайками и уложив руки на свой плоский ящичек с бумагами.

Шлосер после разрешающего царского кивка пристроился на табурете.

– Я нога кол-лотиль, майн байн[190] кончиль… Ецт[191] либерей сдел-лать буду, – Шлосер преданно дёрнулся телом.

– Жарко у тебя… Дай квасу, что ли.

Шлосер покраснел:

– Кфас нет-ту, не пьюсь… Есть сидра… Такой… из яблук, апфельвайн[192]. Так, чут-чут как пивочко…

– Ну, давай, попробуем. Немцы плохое глотать не станут.

Но Шлосер думал иначе:

– Э, как нет? Фсяки дрянцо бранд[193] тоже фарят… Фсяки пьюся… Я, я! – сказал, со стуком уходя в кухарню.

Биркин усмехнулся:

– Да врёт он! Шнапс у них хорош, сливовый, я в Нидерланде пил. Откуда там немецкий шнапс? А торговля! В Европии всё движется, государь, о том и речь! – заговорил, оживившись, глаза заблестели. – Ныне вот банко открываются, не надо мешки с золотом семо и овамо таскать. Здесь в контору монеты сдал – в другом месте, где тебе надо, получил – и всё, только сальду плати. Удобно зело! И нам бы такое пора завести! А то у нас каждый шестой или седьмой гонец с деньгами на дорогах грабится – не дело это!

В ответ Биркин получил недоверчивое бормотание: «Сальда! Гасета! Банко! Чтоб я своё золото в чужие руки сдал?! Одурели!» – но смело продолжал, спеша втиснуть в просветы царского молчания главное, самое нужное, пока терпение государя не рухнет и топор его веского слова не обрубит твой жалкий лепет, а иногда и жизнь: – Фряги наловчились пересылать деньги, сколько душе угодно, совсем без риска. Да, да, без риска! Вместо монет весточку в нужное место в тамошний банко шлют, так и так, мол, податель сего герр Биркин такого-то числа, месяца, года сдал в наш банко в городе Аугсбург тысячу гросс-гольд-гульденов, посему выдайте ему в Майнце эту сумму разом или сколько попросит…