Вспомнил своего пастора-шваба из села Воробьёва, всё по бумажкам делавшего. Да уж, немцы – мастера вести дела, ибо от матери распорядочны, упористы, исправны, прилежны, расхлябства не любят, разгильдяйства не терпят. Но зачем вообще такие суды вводить? От соломоновых времён суд на то и был суд, что на нём слушали не только обвинения и приговоры, но и оправдания, свидетелей, защиту… И главное – народ слушал приговоры, понимал, за что сей негодяй казним, – батюшка Василий недаром-то указ издал: «Нет суда без целовальников с обеих сторон»!

– А тут – что? Простой мясоубой! Эдак каждый татарин прирежет из-за угла и скажет: я неизвестного суда тайный приговор исполнял, кяфира и гяура[201] убил… Да и зачем вся эта бахрома – приговор, блютбух, факелы, маски? Пошли наёмных убийц – и дело с концом! Ох, любят, любят немцы мишуру и экивоки разводить! Хлебом не корми – только дай покрасоваться, маски нацепив, факелы зажёгши и песни распевая… Нет, мне эдакие суды не нужны! Я сам – всему суд! И блютбухи мне не надобны, хоть у меня была когда-то своя блютбух, чёрная тетрадь, шварцхефт…

Взволновался от этой мысли. Да, была у него когда-то заветная тетрадь. В сиротстве, не зная, у кого защиты искать, от обид невзгодных прячась, мечтал иметь в заступниках дружину крепких молодцов, для чего завёл себе книжонку чёрной кожи, куда с одной стороны вписывал тех, кого надо избить и проучить, а с другой стороны – тех, кого хотел бы видеть в своей шайке. И были там Сила Кривой, Васка, Патрикей, дюже крепкий Федошка Воронов, выкрестыш Тубай, в ножеметании успешный, ещё другие, даже не знавшие, куда они вписаны. Но раз бака Ака нашла книжку и, узнав, в чём дело, порвала: негоже будущему царю писать такие списки! Враг может найти, выкрасть, подкупом взять – и против тебя обернуть! Надо всё в голове держать: «У глави всё требало держати, всё у великои твоя глави да буде».

– Вот с тех пор и держу, голова раскалывается, нет сил терпеть… – Подвёл черту: – Ну, дело прошлое… Скажи-ка, Ортвин, твоя голубиная почта на ходу? Голуби не передохли, пока ты с ногой валандался?

Шлосер почесал в затылке:

– Пока валандаль – тр-ри птица ум-мер… Но есть! Нох гибтс![202]

Биркин спросил, что за почта: голубей он в слободе видел, но почта?..

Да, здесь, на крыше тиргартена, есть голубятня, где живут птицы-почтари для срочной связи с Москвой. Они научены летать в московский предместный посад Болвановку, где немцев главная сидка, а там Майер, знакомец Шлосера, их принимает, письма с лапок снимает, кормит и обратно пускает, иногда с ответом, а сам письма, кому сверху написано, спешно относит и строго в руки отдаёт.

Голуби в нужное время очень помогали, особо при опришне, когда приказы на аресты из Александровки волной шли, а восемьдесят вёрст до Москвы – не близкий свет каждый раз вершника гонять! Тогда ещё почтовая связная цепь не была налажена, как ныне снуют гонцы на перекладных во все концы, лошадей в ямах меняя, обязанные под страхом кары и кнута в день не менее семидесяти вёрст проделывать, а если на спешной грамоте или депеше шлёпнуто: «По особой надобности», «Секретное дело» или «Спеши ради жизни» – то тогда гонцам открыты все дороги, а в ямах не только лошадей дают, но и отменно кормят-поят и спать укладывают. Однако какой лошади угнаться за птицей? Вот юрод Стёпка давно пророчит, что скоро воры по воздусям, как птицы, сообщаться будут. Возможно ли?

Следя за руками Шлосера, объяснявшего Биркину, каким макаром голуби возвращаются, вдруг с какой-то острой тоской подумал, что никогда не узнает и не увидит того, что будет через одну, две, три сотни лет: «Неужто прав Стёпка-юрод и люди через воздух сношаться будут? Как духи, с одного царства в другое перелетать? И письма как-нибудь по воздуху посылать, и подарки? Или в землю закапываться? Под воду уходить, по дну морскому шариться, чтобы неведомые царства познавать, рыб и всякую невидаль извлекать, а если что – и под свою длань морские донные несметные просторы забрать! Ведь иуда Бомелий говорил, что под морским дном залежи всякого добра, в том числе и золота, и серебра, и алмазов, так чего глазами хлопать? Посему и Таврида нужна!»

Спросил об этом у Шлосера.

Тот ответил, что люди обязательно научатся и быстро ездить, и в землю уходить, и под водой плавать. Вот насчёт летания не уверен – как от земли оторваться? Птица на что уж легка – а и то порой с трудом при ветре или дожде взлетает, а человек? Да с поклажей? Да на чём? Что легче воздуха? Ничего!

А Биркин вдруг заявил, что, может, и ныне кое-кто летать умеет, чем удивил:

– Кто же это? Откуда ты такое взял, с бодуна, что ли?

Не с бодуна, а взял оттуда, что слышал: шпанцы в Америке на такие огромные пирамиды в таких неприступных местах наткнулись, что их кроме как с воздуха никак не построить! А шпанцы, вместо того, чтобы те пирамиды осмотреть и изучить, огню и мечу предают их.

– Зело злыми и жестокими оказались сии истовые латиняне, никто не думал!

– Чего вспомнил вдруг? – вступил без особого интереса.

– А что они недавно в нидерландском Хаарлеме учинили?

– А что учинили?

Биркин сообщил, что испанский король Филипп осудил всех нидерландских протестантов на смерть как еретиков, и шпанцы во главе с герцогом Альбой попёрли на север, дабы люторову ересь, ныне в Нидерландах поголовно принятую, выкорчевать и искоренить. И так буйствовали, что козакам и китайцам ещё поучиться! Сказывают, до ста тысяч человек убили!..

Всплеснул руками:

– А говорят – учёный народ, земли открывает, науки двигает! Сто тысяч! Это надо же умудриться!.. А меня человекоядом ругают! Да я дитё малое перед фрягами! Ежели всех казнённых за мою власть собрать – куда пожиже будет, вон, в синодике все обозначены! И десятой доли того не наберётся! А шпанцы – да, знаю, мастера по убою! Кто мавров перебил? Кто первый в Европии жидов гнобить начал? Кто марранов-выкрестов изгнал и пожёг? Кто инквизицию запалил? Всё шпанцы! Вот тебе и фряги – куда хуже нас, а туда же, уму-разуму учить!.. Есть ещё дела, Родя? Нет? Так сам знай и всем по Приказам передай: я этих кляуз, жалоб и сутяжек – кто кому пинок дал, чью мать потаскухой обозвали – больше принимать не буду! Пусть Судный, Разбойная изба или вот Семион этим озабочиваются, а меня хватит всякой мелкой дрянной дребеденью кормить! Скоро другими делами займусь, вдали от греха, вот будет у вас прореха… А насчёт фотиевских писулек: изъять – и всё!

– Есть ещё одно, не особо лепое дело, – собирая бумаги, рискнул сказать Биркин и подал донесение о том, что в Валуйках, на границе с ногаями, – холера. Через почтарей стало известно, что до четырёх дюжин умерло, а тамошний князь Семейка Бутримов даже не известил об этом Москву – утаил, скрыл, хотя есть приказ о каждом поветрии тот же миг извещать и меры принимать.

Зло спросил:

– Остановили холеру?