Он снова вспомнил вопли Пэта Яновского и тот жуткий звук, которым все закончилось. Ему снова свело желудок. С трудом справился с собой.

В эту минуту зазвонил телефон, он долго смотрел на него, потом наклонился и взял трубку. Услышал голос Зиб:

— Привет!

— А, это ты, — сказал Пол. — Здравствуй. — Он по-прежнему не отрывал глаза от маршировавших цифр.

— Да, ты до смерти рад моему звонку.

— Прости. Я кое о чем думал.

— Я тоже.

Как они похожи — он и Зиб: она думает только о себе как раз в тот момент, когда он занят тем же. С усилием выдавил:

— А о чем?

Зиб постаралась, чтобы голос ее звучал как можно равнодушнее:

— Я подумала, что с удовольствием с кем-нибудь пересплю. Ты не знаешь какого-нибудь подходящего парня?

Господи, кто придумывает такие ситуации? Кто придумывает эти контрасты легкомысленной чувственности и трагедии, неподдельной трагедии? Только секса ему и не хватало! Почему эта глупая баба не нашла другого времени?

— Я случайно не прослушала твои предложения? — спросила Зиб.

А собственно, почему бы и нет, почему бы, к черту, и нет? Почему не отдаться ее нежной легкости, почему не слышать ее вздохи и стоны, улыбаясь и ощущая себя их причиной, почему не найти забытье не в отчаянии, а в чисто животном наслаждении?

— У меня просто нет слов, — сказал он. — Через двадцать минут в отеле.

Теперь ее голос звучал довольно:

— Можно подумать, ты и вправду заинтересовался.

— Жизнь, — ответил Пол, — побеждает смерть, не пытайся понять, что я имею в виду. Просто приходи и приготовься к изрядной взбучке.

* * *

Нагая, влажная Зиб потянулась и сказала:

— Я вроде бы ужинаю с неким писателем, неожиданно приехавшим в Нью-Йорк. Нат меня ни о чем не спрашивает. Быть редактором — это удобно.

Пол молчал и упорно смотрел в потолок. В его вновь ожившем мозгу мелькали обрывки странных мыслей: «Что, если?…»

— Ты меня слышишь, милый? — Зиб легонько провела указательным пальцем по его груди.

— Слышу.

— Тогда почему не отвечаешь?

— Я думаю.

— В такую минуту, — ответила Зиб, — это не лучшее занятие. — Она вздохнула. — Ну ладно, ты типичный эгоистичный самец. О чем ты думаешь?

— О Нате.

Зиб наморщила лоб. Ее пальчик остановил свой путь.

— Но почему, Господи? Что с ним?

— Ничего, — ответил Пол. Он вдруг улыбнулся, потом наконец принял решение. — Я думаю, что он окажет одну услугу.

— Ты с ума сошел. — И потом: — С какой стати ему оказывать тебе услуги?

— С такой, что он даже не узнает, что одолжил мне свое имя. — Потянулся к ней, и она тесно прижалась к нему.— Точно так же, как не знает, что порой, как сейчас, одалживает мне свою жену.

Куинс

Это был современный многоэтажный дом для жильцов со средними доходами, принадлежавший страховой компании.

Доходы строительного инспектора, честно говоря, далеко превосходили верхнюю границу среднего уровня, однако он скрывал их основную часть.

Окна были закрыты, и кондиционер работал почти бесшумно. Во дворе играли дети, но их голоса были приглушены расстоянием. Инспектор, запасшись пивом, поудобнее уселся в своем дорогом кресле, которому можно было придать любое положение, и уставился в цветной телевизор с двадцатипятидюймовым экраном и дистанционным пультом. Телевизор был встроен в огромный мрачный псевдоготический комод.

Инспектору было за сорок лет, он успел побывать на Корейской войне, о чем не любил вспоминать. Он жил по принципу: «Живи и дай жить другим. Потом, за гробом, не будет ничего».

Его жена сидела в меньшем кресле, тоже смотрела телевизор и пила пиво. Перед этим с помощью кварцевой лампы и нескольких кремов она усиленно пыталась сохранить свой флоридский загар. В супермаркете и у парикмахера она всегда вызывала зависть соседок. Рыжеватые волосы хорошо сочетались с цветом лака на руках и ногах.

— Сейчас начнется «Час семейных развлечений», — сказала она.

На Тауэр-плаза как раз закончились речи и телекамеры провожали выдающихся личностей к дверям вестибюля.

— Теперь они поднимутся в банкетный зал, — сказал инспектор, — будут пить коктейли и есть всякую ерунду на палочках.— В его голосе звучала злая зависть.— Видишь вон того? Это сенатор Джейк Петерс, «друг народа». Xa! Он сидит у вашингтонской кормушки уже лет тридцать, если не больше.

— Сегодня в «Семейных развлечениях» будет Клара Хесс, — сказала его жена.— Обожаю ее. Видела ее на той неделе во вторник, нет, это было в среду. Ну и насмеялась же я! Думала, лопну. Изображала этих, ну знаешь, «эмансипированных женщин» и разделала их в пух и прах!

— А это, — продолжал инспектор, — губернатор Бент Армитейдж, и если он не первоклассный жулик, то, значит, я ничего не понимаю в этой жизни. А вот, смотри, наш обаяшка мэр Боб Рамсей, стопроцентный американский чесночник. Почему же там нет тех, кто строил эту чертову громаду? Очень интересно.

— Клара сказала, — продолжала его жена, — что они не признают даже слово «мужать», вот только замену никак не подберут… Понимаешь? Ах, что она делает, что она говорит, просто не знаешь, что отколет в следующую минуту.

— А это Бен Колдуэлл, — объяснял ей инспектор. — Когда он появляется, человеку хочется тут же преклонить колени, как в церкви. Черт возьми, он, небось, даже штаны надевает иначе, чем я, и ручаюсь, что извилин у него побольше, чем у нас. Иначе не был бы тем, кем есть. Все они хороши. Но гений среди них один, все остальные ему в подметки не годятся.

— Клара Хесс тебе понравилась бы. Серьезно.

— Какая Клара Хесс, черт тебя возьми? — Инспектор допил пиво. — Может, принесешь еще по одной?

— Сам знаешь, где взять.

— Но я ходил за этими.

— Перестань. Ты вообще меня не слушаешь, иначе знал бы, кто такая Клара Хесс.

— Ну ладно, ладно, я пошел, — сказал инспектор, поднялся с кресла и направился на кухню. — Не трогай телевизор. Я хочу посмотреть на здание, которое строил вот этими руками.

— Ты не строил. Ты только смотрел.

— А это не одно и то же? Кто еще позаботится, чтобы все сделали верно?

Или неверно, но инспектор не давал воли таким мыслям. Иногда, обычно ночью, они вдруг всплывают, и тебя начинает мучить детский страх перед Господом за плохие поступки и все тому подобное, но ты уже взрослый и сам решаешь, как быть, и плюешь на эти детские штучки.

Если инспектор чему и научился в жизни, так это тому, что на свете есть два рода людей — те, что имеют свое, и те, кто только глотает слюни, — и для себя уже давно решил, что он предпочитает.