Костромские полицейские власти сообщили в министерство финансов, что Мазов «получив из местного волостного правления годовой паспорт, неизвестно куда скрылся»[183]. Потом губернатор выяснял «каким способом сделалось известно сыну преступника Мазова получение в Палате помянутого указа, в следствие огласки которого, вероятно, и скрылся преступник Мазов из места жительства»[184]. Власти пытались выяснить, почему становой пристав не учредил должного надзора за находящимся «в сильном подозрении» субъектом. Проводились неожиданные обыски в доме сбежавшего мошенника и в домах его предполагаемых сообщников. Но дознаться, кто и как ему содействовал, а главное — где он скрывается, так и не смогли. Впрочем, учитывая размеры личного состояния Серапиона Мазова, нажитого им за годы преступного промысла (а по оценкам властей оно составляло около 100000 рублей серебром), можно предположить, что не обошлось без подкупа должностных лиц. Поиски беглеца затянулись на долгие годы. Как докладывало губернское полицейское начальство в столицу: «Мазов не имеет постоянного места жительства, а переезжает и переходит в разных костюмах из одной местности в другую», и «узнать его весьма трудно, потому что он сбрил себе бороду и иногда носит парик и, как сказывают, был даже один раз в селе Красном переодетый женщиною»[185]. В ведомственных документах говорилось, что «располагая значительными денежными средствами, он успел устроить себе множество приютов не только в Костроме, но и в Нижегородской и Владимирской губерниях; у него есть правильно организованные стойки, или станции, на которых же во всякое время находит свежую и быструю лошадь; не говоря уже о семействе и сообщниках, невольно ему сочувствующих, он встречает опору и защиту в большинстве необразованного населения, которое <…> считает его за человека нужного, от которого легко получить деньги за всякое содействие и даже за одно молчание. С другой стороны, безуспешность мер к открытию местопребывания Мазова приписывается бездействию некоторых исправников и становых, которые по неспособности или по неопытности в подобных делах, полагаются во всем на своих письмоводителей, а между сими последними (как ходят слухи) есть лица двусмысленного поведения, нередко злоупотребляющие оказываемым им доверием»[186].

Представляется, что в последних строках процитированного документа обозначена главная проблема властей в борьбе с подпольными фабрикантами денежных знаков. Жители сел, деревень, местечек и уездных городков в подавляющем большинстве не видели ничего зазорного в изготовлении фальшивых денег и вполне терпимо относились к существованию такого промысла. Это обстоятельство вкупе с бездействием и оплаченной «доброжелательностью» местных должностных чинов создавало вполне комфортную атмосферу для подпольной «фабрикации» денежных знаков. Поэтому расследование и раскрытие преступных сообществ, промышлявших изготовлением подделок, всегда давались с большим трудом. Успех следственных действий в немалой степени зависел от достоверности сведений, которые сообщали доносчики, обращавшиеся в органы власти, а зачастую был и просто делом случая. Так, в конце концов, был пойман в апреле 1874 года неуловимый Серапион Мазов. Во время очередного обыска его дома в с. Красном один из полицейских обратил внимание на половицу, более широкую, чем остальные, и на то, что щели вокруг нее не забиты пылью. Когда половицу подняли, под ней оказалось потаенное помещение, в котором и находился главарь костромских фальшивомонетчиков. Телеграмму о его поимке губернатор направил в Петербург 4 апреля 1874 года.

Еще один известный центр изготовления фальшивок был расположен в западной части Мещерской низменности в урочище Гуслицы, получившем свое название по названию реки. Гуслицы начинались в 30 верстах от Москвы и охватывали по рекам Нерской и Гуслице юго-восточную часть Богородского и Бронницкого уездов Московской губернии, а также земли Егорьевского уезда Рязанской губернии и Покровского уезда Владимирской губернии. С конца XVIII века многие селения Гуслиц входили в состав Богородского уезда Московской губернии. В этом краю, покрытом топкими болотами и густыми лесами, с конца XVII века нашли прибежище раскольники-старообрядцы. Они основывали скиты и селения, в которых жизнь шла в соответствии со стародавними обычаями и своеобычными занятиями. Одним из промыслов, которым прославились Гуслицы, стало фальшивомонетничество. В XIX столетии само название местности ассоциировалось в сознании современников с фальшивыми деньгами. Об этом сообщал известный краевед Москвы В. А. Гиляровский. В книге «Москва газетная» он писал, что Гуслицы «славились печатанием фальшивых денег, которые стали даже нарицательными: “гуслицкими” назывались в Москве все фальшивки. Оттуда вышло много граверов. Печатали у себя серии и много лет печатали купоны от серий в 2 руб<ля> 16 коп<еек>, которыми в 80-х годах наводнили Москву. “Дай-ка купонной машинки, попечатать надо, на базар еду”, — обращались соседи друг к другу»[187]. О криминальной славе Гуслиц в «Очерках поповщины» писал П. И. Мельников-Печерский: «Гуслица и Вохна исстари носят заслуженную ими репутацию по части делания фальшивой монеты»[188]. Современный краевед Орехово-Зуевского края В. С. Лизунов отмечает, что «фабрикация фальшивых денег, ассигнаций разного достоинства, билетов государственного казначейства, золотой и серебряной монеты обнаружилась в Гуслицах в начале 50-х годов XIX века. Ее “изделия” появлялись на Нижегородской и других ярмарках, в Москве, в Петербурге, в Сибири и на Кавказе, но особенно на юге России. Билеты крупного достоинства монетчики приготовляли в районе восточной границы Гуслиц по соседству с Покровским и Егорьевским уездами». Изделия гуслицких «фабрикантов» скупались приезжими скупщиками по 20–30 копеек за рубль и пользовались большим спросом. Торговцы хлебом сбывали крупные партии фальшивок в Козлове и Моршанске. Продукция подпольных мастерских сбывалась во всех кабаках Гуслиц, а в Ильинском погосте на центральном рынке в базарные дни шла открытая торговля фальшивыми деньгами. Лизунов называет несколько фамилий, особенно прославившихся на ниве фальшивомонетничества: Пуговкины из деревни Завольной, Сергеев (из дер. Титовой), Шерупенков (из дер. Заполицы), Царьков (из дер. Анциферово), Апухтин (из дер. Поминовой) и др. Эти нелегальные монетчики вели разгульную жизнь, не отказывая себе в роскоши. Строили богатые дома «даже с зеркальными окнами», разъезжали на рысаках, устраивали попойки «с доморощенной музыкой». Полиция с ними была на дружеской ноге и протоколы на обыск составляла с неизменным резюме: «Подделка кредитных билетов <…> строгим обыском не подтвердилась» [189].

Реноме гуслицких фальшивомонетчиков подтверждают рапорты полицейских чинов и переписка чиновников министерства финансов. В марте 1868 года начальник петербургской сыскной полиции докладывал обер-полицмейстеру Ф. Ф. Трепову, что «в продолжение десятимесячных самых тщательных поисков, существующая в раскольничьих селениях Московской губернии фабрикация фальшивых кредитных билетов и серий приведена в совершенное разоблачение». Впрочем, продолжал он, «хотя нет сомнения, что открытия эти нанесли сильное поражение помянутой зловредной промышленности, издавна уже вошедшей в обычай у раскольников и принявшей в последнее время небывалые размеры», в Богородском и Коломенском уездах Московской губернии и Егорьевском уезде Рязанской губернии «проживают лица, которые, полагая, что с прекращением розысков опасность миновала, вновь начали производство и сбыт фальшивых бумажных денег и звонкой монеты»[190].

В рапорте были указаны девятнадцать человек,