видела эти стены и башни из дикого камня. Из огромных валунов, окатанных ледником. Валуны покрыты накипными лишайниками, и, судя по размерам отдельных лишайников и площади покрытия валунов, возраст крепостных стен составляет две или даже три тысячи лет.

– Видела, да. Но не подумала об их возрасте.

– И это не единственный пример. Здесь на каждом шагу руины древних святилищ, погребальных комплексов и сопутствующих им стоянок первобытных людей, – его улыбка становится шире, – правда, не всякий приезжий способен понять ЧТО перед ним.

Он лежит, скрестив лодыжки длинных ног, одну руку закинув за голову, другую вытянув вдоль туловища. Некоторое время Нора борется с желанием прикоснуться к нему, к любому открытому участку тела, потом прекращает борьбу и накрывает кисть его руки своими пальцами, горячими от волнения. Медленно Герман поворачивает руку ладонью вверх, и пальцы их сплетаются, словно бы сами по себе. Подумаешь… это ничего не значит.

– Памятники, сравнимые с местными, встречаются в северо-восточной Скандинавии и на Кольском полуострове. Но если в Финляндии, Швеции и Норвегии в период христианизации они фанатично уничтожались, то в западном Беломорье и на Соловецких островах ничего подобного не происходило. Здесь язычество и христианство мирно уживались друг с другом. До сих пор выкладки из камней христианских символов можно видеть среди древних святилищ, а остатки обетных и поклонных крестов – вблизи неолитических памятников. Некоторые сооружения монахи достраивали и после этого использовали в качестве бань, амбаров, погребов, отдельно стоящих церквей и часовен. Я покажу тебе их, если хочешь.

– Конечно, хочу, – твердо говорит Нора. И сжимает его пальцы своими, сжимает до боли. – Покажи мне все, что считаешь нужным. Но я не совсем поняла про деревья… сейчас они вроде бы есть.

– После снижения сейсмической активности люди были вынуждены покинуть эти земли, и долгое время здесь никто не жил. Позже климат изменился, стало значительно теплее, на островах выросли деревья, что и позволило людям вернуться назад. Кстати, монахи тоже больше ста лет строили свои церкви, солеварни и прочие сооружения из дерева, до тех пор, пока по следам очередного пожара бывший столичный житель игумен Филипп Колычев не принял решение завести каменное строительство. Несмотря на громадное количество валунов, разбросанных по островам, он построил кирпичный завод и привез специалистов из Новгорода. В сооружениях из дикого камня жить зимой невозможно, а в отапливаемых кирпичных зданиях – вполне. Так была возведена Соловецкая каменная крепость. Для того, чтобы поверх древних стен положить кирпичную кладку и накрыть деревянной крышей, достаточно было двух-трех опытных каменщиков и десятка подсобных рабочих. Сроки строительства определялись главным образом производительностью кирпичного завода, который за десять-двенадцать лет обеспечил две тысячи кубометров кирпича, необходимого для осуществления такого проекта.

– То есть монахи валунов не таскали.

– Нет.

– И каналов между озерами тоже не рыли?

– Кто говорит, рыли. Кто говорит, нет. Доподлинно это не известно.

– Какой загадочный мир, – чуть слышно вздыхает Нора. – Мир Соловецких островов. Что ты здесь ищешь, Герман?

– Себя, наверное, – отзывается тот слегка рассеянно.

– Думаешь, твои предки тягали здесь валуны и молились своим богам?

– Не исключено.

Медленно и осторожно Нора переворачивается на бок и, протянув руку, дотрагивается до его лица. Кончиками пальцев проводит по щеке. Герман лежит неподвижно, только ресницы подрагивают, как у девушки, и с губ слетают маленькие облачка. Поколебавшись, она запускает пальцы в его темные волосы и дергает так, что он морщится от боли.

– Хочешь меня?

– С чего ты взял? – незамедлительно реагирует Нора.

И смеется сама над собой, потому что, конечно, хочет. Она хочет этого странного мальчика-мужчину, но не хочет отказываться от игры.

– Ты ведешь себя агрессивно. – С этими словами Герман обнимает ее и, перекатившись с ней вместе, оказывается сверху. – Когда женщина умышленно причиняет мужчине боль, она подает ему сигнал. Намекает на то, что он слишком робок.

Наклонившись, он прикасается губами ее губам… и вдруг начинает целовать так решительно и изощренно, что Нору бросает в жар. Вкус его поцелуя восхитителен. Также краешком сознания она отмечает, что, несмотря на худобу, тело его довольно тяжелое, и это приятная тяжесть.

– Я не старовата для тебя, друид? – задает она давно висящий на языке вопрос, когда он слегка отстраняется.

– Не думал об этом. – Герман пристально смотрит ей в глаза. – А почему друид?

– Ну, ты же наколдовал Фаине растяжение и ожог.

– Черт побери, Нора…

– Да, да, я помню, – кивает Нора. – Но людям рот не заткнешь.

Без малейших признаков смущения он расстегивает пуговицы ее кардигана, затем пуговицы блузки, испускает страдальческий вздох при виде открывшегося взору кружевного бюстгалтера и прикусывает зубами атласный бантик между чашек.

Нора наблюдает за ним из-под полуприкрытых век.

– Тебе помочь, сэр рыцарь?

– Да, – кротко говорит он и подсовывает руку ей под спину. – Сделайте мостик, сударыня, мой скромный опыт подсказывает, что сзади должны быть крючки.

Теперь они смеются в два голоса. В промежутках между приступами смеха Герману все же удается расстегнуть кружевное изделие от Кельвина Кляйна, после чего, напустив на себя глубокомысленный вид, он напоминает своей даме о несовместимости смеха и секса и сосредотачивается на ее обнаженной груди. Язык и губы, мастерство которых она уже оценила, ласкают и терзают соски, доводя Нору до буйного помешательства.

– Кто сказал, – рычит она, готовая растерзать своего неторопливого партнера, – что смех и секс несовместимы? Тебе, шут, отлично удается совмещать.

– Это народная мудрость, сударыня, – невозмутимо отвечает Герман.

Приподнимает голову, облизывается и усмехается, вызывающе глядя ей прямо в глаза. Сильные пальцы, похожие на пальцы хирурга или пианиста, энергично массируют ее богатство третьего номера.

– Кончай трепаться, сопляк!

Склонившись над левой грудью, Герман с почти садистским удовольствием обводит языком набухший сосок.

– Мм… роскошные сиськи, мадам.

Так, ну хватит.

Сжав зубы, Нора одной рукой дергает его за волосы на затылке, а другой бьет по лицу. Не сильно, но, судя по его гримасе, ощутимо. Затем начинает срывать с него одежду. С него, с себя, опять с него… Герман помогает ей молча, бесстрастно. Обиделся? Так тебе и надо, эльфийская мерзость, нечего было превращать нутро одинокой, изголодавшейся по сексу женщины в ядерный реактор, готовый взорваться и разнести к чертям собачьим все вокруг.

Она бьет его вторично. Отвешивает классическую киношную пощечину. Толкает в грудь, и когда он, скаля зубы в дерзкой ухмылке, падает на спину, резким движением сдергивает с него джинсы.

Слава богу, он уже готов. Охватившее ее ликование трудно передать словами.

– Прекрасный инструмент, щенок!

Он вздрагивает, но продолжает хранить молчание. Только закрывает глаза.

В свою очередь одарив его жаркими влажными ласками, Нора перекидывает