— говорила она, — я, прожившая больше лет, чем ты минут, знаю, что благо человека — это незнание того, что ему суждено. Ибо чему суждено быть, то будет. И человек не может ни избегнуть своей судьбы, ни поторопить ее. Лучше выходить на ночную дорогу, которую должен пересечь лев, во тьме, если другой дороги нет.

— Да, — сказал Кулл, — если то, что должно случиться, случится — а это то, в чем я сомневаюсь, — и человек будет предупрежден о том, что его ждет, и это ослабит его или придаст ему силы, значит, и это тоже предопределено?

— Если было предопределено, что он будет предупрежден, — ответила Саремис, усиливая сомнения Кулла. — Однако не все пути судьбы неизменны, ибо человек может сделать то, или человек может сделать совсем другое, и даже богам неизвестно, что может прийти человеку в голову.

— Тогда, — сказал Кулл с сомнением, — ничто не может быть заранее предопределено, если перед человеком лежат разные дороги, которые он может выбирать. И как тогда могут быть истинными пророчества?

— У жизни много путей, Кулл, — ответила Саремис. — Я стою на перепутьях этого мира, и я знаю, что ожидает путника на каждой из этих дорог, И все же даже боги не ведают, какую из дорог выберет человек, свернет ли он направо или налево, когда придет на распутье, а единожды ступив на дорогу, он уже не может повернуть вспять.

Тогда, во имя Валки, — воскликнул Кулл, — почему просто не указать мне на опасности и преимущества каждого пути и не помочь мне в выборе?

— Потому что таким силам, как моя, поставлены границы, — ответила кошка, — дабы мы не спутали замыслов богов. Мы не можем снять завесу с, глаз человека, или боги отнимут у нас нашу силу. К тому же мы можем повредить и самому человеку. Ибо хотя от каждого перекрестка расходится; много дорог, человек может выбрать лишь одну из них, и часто эта одна не лучше, чем другая. Надежда озаряет своим светочем одну из этих дорог, и человек следует по ней, хоть эта дорога и может оказаться худшей из всех.

И она продолжала свои речи, видя, что Кулл не может понять ее рассуждений:

— Теперь ты видишь, владыка царь, что наша власть должна иметь свои пределы, иначе мы стали бы слишком могущественны и превратились бы в угрозу для самих богов. Посему на нас наложено заклятие, и хотя мы можем читать книгу прошлого, но можем кидать лишь мимолетные взгляды в будущее сквозь скрывающий его туман.

Кулл прекрасно понимал, что все доводы Саремис довольно слабые и нелогичные да к тому же попахивают колдовством и мистикой. Но холодный, немигающий взгляд Саремис заставлял помимо воли соглашаться,

— Ну а сейчас, — сказала кошка, — я отброшу эту завесу лишь на мгновение, ради твоего блага — пусть Делькарда выйдет за Кульру Тума.

Кулл встал, раздраженно пожав плечами:

— Я не собираюсь становиться сватом. Пусть Ту займется этим.

И все же Куллу эта мысль запала в голову, а Саремис продолжала искусно вплетать ее в свои философские рассуждения все последующие дни. Упорство Кулла начало слабеть.

Воистину это было странное зрелище: Кулл, опершись подбородком на свой громадный кулак, внимает речам кошки, развалившейся на шелковой подушке и лениво вытягивающейся порой во всю длину. Она повествовала о загадочных и удивительных вещах, ее глаза странно поблескивали, а уста оставались неподвижными, в то время как раб Кутулос стоял рядом с ней подобно статуе, недвижимый и бессловесный.

Кулл высоко ценил мнение Саремис и охотно спрашивал ее совета о делах государства. Давала она эти советы неохотно или вообще не отвечала ему. К тому же Кулл обнаружил, что ее советы обычно совпадали с его собственными желаниями, и начал подумывать, не читает ли она его мысли.

Кутулос раздражал его своей неподвижностью и молчанием, но Саремис не желала, чтобы кто-нибудь, кроме него, ухаживал за ней. Куллу ужасно хотелось сорвать вуаль, скрывающую лицо этого человека. И только из уважения к Саремис сдерживался, чтоб не содрать дурацкую тряпку.

Однажды Кулл пришел в покои Саремис, и она уставилась на него загадочными глазами. Раб с закрытым лицом стоял, как всегда, подобием идола рядом с ней.

— Кулл, — сказала она, — я вновь откину для тебя завесу. Брул Убивающий Копьем, воин Ка-ну и твой друг, только что был увлечен в глубины Запретного Озера неким чудовищем.

Кулл вскочил с проклятием, охваченный яростью и тревогой.

— Брул? Во имя Валки, что ему понадобилось на Запретном Озере?

— Он отправился туда искупаться. Торопись, ты еще можешь спасти его. Даже если его утащили в Зачарованную Страну, лежащую под озером.

Кулл метнулся к двери. Он был удивлен, но не столь сильно, как если бы пловцом оказался кто-нибудь другой, ибо знал, насколько пикты, основные и самые мощные союзники Валузии, непочтительны к ее обычаям.

Он собирался уже позвать, стражников, когда голос Саремис остановил его.

— Нет, господин мой. Тебе лучше идти одному. Даже твой приказ не заставит людей сопровождать тебя в глубины этого мрачного озера. Валузийцы считают, что погрузиться в них — это смерть для любого, за исключением царя.

— Что ж, отправлюсь в одиночку, — отозвался Кулл. — Надо же спасти Брула от гнева людей, если удастся спастись от чудовищ. Расскажи обо всем Ка-ну.

Кулл, рыкнув в ответ на почтительные расспросы стражников, оседлал своего громадного жеребца и поскакал талоном прочь из города. Он ехал один, приказав, чтобы никто не следовал за ним. То, что ему предстояло совершить, он должен был сделать в одиночку, и он не хотел, чтобы кто-нибудь увидел, как он вытащит Брула или его тело из Запретного Озера. Он проклинал нахальную опрометчивость пикта и проклинал запрет, наложенный на озеро, нарушение которого могло вызвать мятеж среди валузийцев.

Сумерки уже ползли с гор Зальгары, когда Кулл остановил своего коня у берега озера, лежавшего среди огромного глухого леса. С виду в нем определенно не было ничего запретного, ибо его воды мирно голубели среди широких белых пляжей, а крохотные островки, покоившиеся на его груди, казались драгоценными украшениями из изумрудов и нефрита. Слабый мерцающий туман вставал над ним, наполняя воздух ощущением сверхъестественного ленивого покоя, в который были погружены окрестности озера. Кулл внимательно прислушался, и ему показалось, что слабая далекая музыка доносится из сапфировых глубин.

Он раздраженно выругался.