и холодный воздух устремились внутрь через открытые двери склада, Сигрид вошла и закрыла за собой дверь. Кьяртан и Давид клевали носом за столом над утренним кофе: Давид пытался вернуть атмосферу ночных сновидений, Кьяртан грыз сахар, чтобы отогнать сон. В те годы кооперативное общество иногда называли женским царством, поскольку на верхнем этаже правила материнская забота Астхильд — та была секретарем, варила кофе, следила за тем, чтобы не докучали Бьёргвину, а затем Финну, имела обыкновение отменять собрания по собственному усмотрению, тем, кто хотел продвинуть свое дело, нужно было сначала заручиться ее расположением. Но нижний этаж, сам магазин и бензозаправку держала в ежовых рукавицах Сигрид — незадолго до того январского утра в конце девяностых, когда она вошла на склад, ей как раз исполнилось пятьдесят, по радио играла британская группа Massive Attack и Давид отбивал такт. Одно время вокруг нее крутились парни, Сигрид тогда была молода, а мир еще чернобелый, с некоторыми она обошлась плохо, это были незабываемые времена, в сердцах разрушенные города, в восемнадцать ее выбрали «Мисс Западная Исландия», высокая, стройная, с длинными светлыми волосами, стоило ей взмахнуть ими, и горы меняли форму. Затем она устроилась продавщицей в кооперативное общество. Мы покупали молоко, печенье и картошку и смотрели на ее волосы, смотрели на ее нежное лицо, но потом Сигрид вышла замуж за окрестного фермера, за Гудмунда, которого частенько называли Гудмунд Ну-я-побежал. Гудмунду принадлежали местные рекорды в беге на четыреста, восемьсот и полторы тысячи метров, он часто ходил на поиски овец, был выносливее многих лошадей. Кто-то указывал на овцу высоко на склоне, и Гудмунд говорил: ну я побежал, — отсюда и пошло его прозвище. Очень сильный и энергичный человек. У Сигрид, напротив, тонкий нос, прозрачные руки и хрупкие плечи, одно время мы думали, что она слишком чувствительна для суровой жизни. Но, как и часто прежде, мы мало знали, ничего не видели и еще меньше понимали; за красивыми глазами, которые некоторым не давали спокойно спать, скрывалась железная воля, непоколебимая решимость. Сигрид быстро продвинулась по службе, за несколько лет стала единовластным правителем нижнего этажа, даже председатель кооперативного общества вынужден был с ней считаться. Прошли годы с тех пор, как она поражала нас своим восемнадцатилетием, разбрасывая вокруг улыбку, как золотой песок, однако волосы у нее по-прежнему дьявольски светлые, тело изящное, как у антилопы, иногда в нем будто проскальзывает скрытое и неясное напряжение, которое ждет, чтобы ему дали выход.

Сигрид никому не дает шанса, тем не менее ее нередко зажимают в угол на балах; выпив полбутылки водки, мужики хотят сказать ей, что она чертовски хорошо сохранилась, лучше всех своих ровесниц, она даст фору молодым, один признается, что вблизи нее всегда теряет покой, другой спрашивает, не думает ли она о нем, третий хочет вспомнить былые дни, поцелуй у стены. Сигрид, помнишь, мы всю ночь целовались, провалиться мне сквозь землю, только целовались, никогда не забуду твой узкий гибкий язык, я до сих пор мечтаю о нем; можно тебя сейчас поцеловать? Эй, Сигрид, давай на все наплюем, на мир и на других, и поцелуемся как прежде, тогда мы действительно жили, Сигрид, я женат, у меня дети, я счастлив, однако сейчас я ясно чувствую, что никогда не переставал тебя любить, пойдем со мной в ночь!

Но что бы они ни испытывали, какое бы оружие ни применяли — шестьдесят старых воспоминаний, безответственность ночей, жаркую страсть, — никакого проку. Сигрид лишь посмотрит, и они бредут к машине, вытаскивают из-под сиденья бутылку водки и большую часть вливают в себя, вот это жизнь, думают, пока спешно открывают дверцу, блюют и засыпают.

Сигрид закрывает двери склада, подходит к прилавку, смотрит на двух приятелей, они вздрагивают, сон слетает с Кьяртана, атмосфера сновидений испаряется из головы Давида, который почти на тридцать лет младше Сигрид, в его глазах она женщина преклонного возраста, беспощадный тиран, он не понимает парней, говорящих о ней в сладких снах, в объятиях инстинктов. Вижу, вы заняты по горло, — Сигрид поднимает створку прилавка и заходит. Выстраиваем день, Сигрид, отвечает Кьяр-тан, голос у него немного низкий, а между пальцами кусок сахара, и он сгорает от желания засунуть его в рот. Сигрид поочередно смотрит на приятелей, прищурившись, и им от этого не по себе. Затем она объявляет, что Торгрим уволился, о чем они, разумеется, уже прознали, и сегодня утром он вступил в должность полицейского, это случилось неожиданно, но у нее уже есть на примете человек, который займет место Торгрима, однако потребуются дни, возможно недели, пока место Торгрима займет человек, который у нее на примете, он далеко, и с ним трудно связаться, а до тех пор Кьяртан и Давид должны разделить обязанности между собой, проявить стойкость, показать, что сделаны из твердого материала и на них можно положиться. Кьяр-тан откладывает кусок сахара и говорит глубоким голосом: ты можешь на нас положиться! Сигрид неожиданно улыбается, то ли дружелюбно, то ли насмехаясь, кивает, разворачивается и уходит, на складе становится на три градуса теплее. Приятели долго смотрят на дверь, затем Кьяртан тянется за куском сахара и кладет его в рот, идет к прилавку, опускает створку и, опершись на нее, произносит: ну что ж. Давид тоже, опершись на прилавок, произносит: ну что ж. Там они компаньоны, Кьяртан ростом чуть выше среднего, но настолько упитан, что кажется ниже, бывший фермер, переехавший в деревню два года назад, Давид, естественно, сын Астронома, заметно ниже Кьяртана, очень худой, однако уже наметился небольшой животик, иногда он поглаживает его перед зеркалом в своем маленьком деревянном доме и проклинает питательную еду Кьяртана. Они стоят за прилавком, пока Кьяртан не произносит: теперь нужно подумать, и тогда они снова садятся за стол, Давид предается дремоте, ведь сон успокаивает, ты погружаешься в свой собственный мир и задвигаешь плотные шторы. Кьяртан разделяет сэндвич, заглатывает ветчину и кладет на ее место теплую венскую сдобу, снова соединяет куски хлеба и кусает, как же хорошо поесть, тело будет благодарно, мир не такой уж колючий, голову Кьяртана наполняют приятные мысли. Затем сэндвич заканчивается, и тогда он вспоминает о боли, которую чувствует под ребрами, в области сердца; слабая пульсирующая боль, несомненно, просто следствие того, что ты жив, однако лучше обратиться к доктору Арнбьёрну. Он толкает локтем Давида, тот, вздрогнув, просыпается, заканчиваем думать, объявляет Кьяртан, Давид зевает, наливает в чашку кофе, пытается размышлять о свалившейся на них ответственности, но ему в голову приходит только