Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мотор мчался к Амурскому заливу.
Через полчаса вся охранка была поднята на ноги. Но автомобиль, – как в воду канул.
Один чудаковатый шпик, любитель природы, купавшийся в 12 часов ночи на Амурском заливе, клялся и божился, что автомобиль влетел в воду, где и скрылся. За что и получил строгий выговор от начальльства.
Опрошенные китайцы-джонщики в один голос заявили, что видели в эту ночь черта с огненными глазами, который живет под водой.
Г. Травин.
Стихотворения, посвященные Б. Бете
А. Несмелов. Случай*
Борису Бета
Вас одевает Ворт или Пакэн?
(Я ничего не понимаю в этом.)
И в сумрачном кафе-америкэн
Для стильности встречались вы с поэтом.
Жонглируя, как опытный артист,
Покорно дрессированным талантом,
Он свой весьма дешевый аметист
Показывал сверкальным бриллиантом.
Но, умная, вы видели насквозь
И скрытое под шелком полумаски,
Ленивое славянское «авось» –
Кололи колко острые гримаски.
Когда ж в гостиных заворчало «вор!» –
Предчувствуя уродливую драму,
Вы первая сорвали приговор
И бросили на провод телеграмму.
И трус на миг остановил клинок
Над узелком испытанной развязки,
И щупальцы склонявший осьминог
Был ранен жестом смелой буржуазии.
А. Несмелов. Авантюрист*
Борису Бета
Весь день читал (в домах уже огни)
Записки флорентийца Бенвенуто.
Былая жизнь манила, как магнит,
День промелькнул отчетливой минутой.
Панама. Трость. Тяжелый шар упал.
С морских зыбей, с тысячеверстных тропок
Туман, как змей, закованный в опал,
Ползет внизу, в оврагах синих сопок.
– Вся ночь моя! – Его не ждет жена:
Покой судьбы – ярмо над тонкой выей.
Как та скала: она окружена
И все-таки чернеет над стихией.
Со складок туч фальшивый бриллиант
Подмел лучом морскую площадь чисто.
– Как сочетать – пусть крошечный – талант
С насмешливым умом авантюриста?
Бредет сквозь ночь. В кармане «велодог»,
В углу щеки ленивая усмешка…
– Эй, буржуа! Твой сторож, твой бульдог
Заснул давно: на улице не мешкай.
Притон. Любовь. Страдание и грязь
Прильнут к душе. Так оттиск ляжет в глине.
А завтра днем, над книгою горбясь,
Дочитывать бессмертного Челлини.
А. Несмелов. Урок*
Борису Бета
Ты сорванец, и тусклый алкоголь
Оттягивает выстрелы таланта.
Твои друзья – расслабленная голь,
А твой ночлег – китайская шаланда.
Но подожди, и мышцы крепких скул
Ты вывихнешь одним скрипящим стиском,
И ветка жил нальется по виску,
И день придет – птенец с голодным писком.
А нынче – жизнь. Бульвар, и ресторан,
И женщины прижатый локтем локоть.
Весь мир тебе – распластанный экран,
А мудрое томление далёко.
Не попадись в его томящий круг,
Не верь подделывателям алмазов.
И я тебе, мой пораженный друг,
Как Митеньке – папаша Карамазов.
М. Щербаков. Современность*
Борису Бета
Когда-то царственным венцом
Венчался вождь сердец – певец,
И свитки пламенных канцон
Хранил раздушенный ларец.
Теперь же должен ловчий слов
Идти на грубый лов монет,
И сыпать жемчуга стихов
В надменный крик столбцов газет.
Но не пропустит зоркий взор
Среди реклам и жирных строк
Твоих стихов простой набор,
Как в щебне – голубой цветок!
Л. Гомолицкий. Памяти Бориса Буткевича*
Твоя судьба, великий трагик – Русь,
в судьбе твоих замученных поэтов.
Землей, намокшей в крови их, клянусь:
ты не ценила жизней и сонетов.
Пусть тех нашла свинцовая пчела,
пусть в ураганах подломились эти –
судьбой и скорбью вечною была
причина смерти истинной в поэте.
Черт искаженных – исступленный вид! –
твоих жестоких знаков и волнений
не перенесть тому, кто сам горит,
сам исступлен волнами вдохновений…
Не только душ, но их вместилищ – тел,
горячих тел – ты тоже не щадила.
Я трепещу, что высказать успел
все, что молчаньем усмирит могила.
В тот год, когда, разбужена войной,
в коронной роли земли потрясала, –
ты эти зерна вместе с шелухой,
в мрак мировой рассыпав, растоптала…
В чужую землю павшее зерно,
раздавленное русскою судьбою!
И утешенья гнева не дано
нам, обреченным на одно с тобою.
Наш гнев устал, – рождаясь вновь и вновь,
он не встречает прежнего волненья,
и вместо гнева терпкая любовь
встает со дна последнего смиренья.
Некрологи, воспоминания
А. Несмелов. Борис Бета-Буткевич*
На смерть талантливого поэта
Летом 1920 года в редакцию газеты, в которой я в то время работал в г. Владивостоке, принесли письмо на мое имя. В письме были стихи и записка. Некто, подписавшийся Борисом Буткевичем, предлагал мне купить для газеты его стихотворения за двадцать пять иен и пояснял, что деньги нужны ему неотложно для того, чтобы уехать из Владивостока.
Я вышел в приемную. Там стоял коренастый парень в солдатской шинели. Шинель была без хлястика и напоминала капот. Лицо у парня было серое, нездоровое и кривилось левой стороной: от носа к губам набегала глубокая, как от боли складка.
– Пусть придет Буткевич, – сказал я.
– Это я, – был ответ.
– Тогда пойдемте ко мне.
От нового знакомого я узнал, что он офицер; как и мы все – «в резерве», ибо не хочет служить у красной владивостокской власти.