– Когда я был молодым… Конечно, я молодой, я чувствую, что мне тридцать… тридцать пять… тридцать девять… Кто-то сказал: “А вы молодой?” Я говорю: “Я чувствую себя молодым”. В последние месяцы кампании я делал четыре, пять, семь остановок… выступления, выступления перед двадцатью пятью тысячами, тридцатью тысячами… пятнадцатью, девятнадцатью тысячами. Я чувствую себя молодым – я думаю, мы все такие молодые. Когда я был молодым, мы в этой стране всегда побеждали. Побеждали в торговле, побеждали в войне – в каком-то возрасте, помнится, один из преподавателей мне сказал, что Соединенные Штаты не проиграли ни одной войны. А после этого, получается, мы ни разу не победили. Вы же знаете старое выражение: “Победитель получает все”. Вы помните, я всегда говорил: “Прихватите нефть”.

– Кто должен прихватить нефть? – спросил в заднем ряду озадаченный цэрэушник у сидящего рядом коллеги.

– Я не был сторонником иракской кампании. Я не хотел, чтобы мы входили в Ирак. Но вот что я вам скажу… мы вышли оттуда неправильно, и я всегда говорил: “Прихватите нефть”. Я это говорил из экономических соображений, но ты вдумайся, Майк – он обратился к будущему директору ЦРУ, – если бы мы прихватили нефть, у нас бы сейчас не было ИГИЛа, потому что они именно на этом сделали деньги, вот почему мы должны были прихватить нефть. Ладно… может, вам еще выпадет такой случай… но это факт, мы должны были прихватить нефть.

Президент сделал паузу и улыбнулся, довольный собой.

– Почему я первым делом приехал к вам… как вы знаете, у меня идет война со СМИ, это одни из самых бесчестных людей на земле, и вот они изобразили дело так, будто у меня вражда со спецслужбами, а я хочу, чтобы вы понимали: причина, по которой я первым делом приехал к вам, доказывает обратное, вот именно, и они это понимают. Я вам объяснял цифры. Мы добились, мы кое-чего добились вчера во время речи. Всем речь понравилась? А то как же. Там была огромная толпа. Вы сами видели. Не протолкнуться. Сегодня утром я встаю, включаю один из телеканалов, и они показывают пустую площадь, и тут я говорю: “Погодите, я же произнес речь. Я посмотрел… эта площадь… там был миллион, полтора миллиона”. А они это показали так, будто там практически никого нет. И сказали, что Дональд Трамп плохо выступил, а я говорил, что может пойти дождь, и дождь всех распугает, но Господь Бог посмотрел вниз и сказал, что мы не позволим дождю пролиться на твою речь, и, действительно, когда я только вышел, я сказал: “Оооо, нет”, на первых словах на меня упали капли, и я сказал: “Ох, как некстати, но мы прорвемся”, и тут дождь, представьте, внезапно прекратился…

– Не прекратился, – в задумчивости сказала девушка из его команды, но тут же спохватилась и с озабоченным видом огляделась вокруг, не услышал ли ее кто-нибудь.

– …а затем выглянуло солнышко, но когда я ушел, сразу пошел дождь. Настоящий ливень, поразительно, потому что… Правда, на вид миллион, полтора миллиона, сколько их было, толпа до самого Мемориала Вашингтона, а тут я по ошибке включаю этот канал, и они показывают пустую площадь и говорят, что там было двести пятьдесят тысяч. Не так уж плохо, но это вранье… Или вот вчера, тоже интересно. В Овальном кабинете стоит красивый бюст доктора Мартина Лютера Кинга, а еще мне нравится Черчилль – Уинстон Черчилль – я думаю, он всем нравится, не в этой стране родился, но крепко с ней связан, помогал нам, настоящий союзник, и, как вы знаете, статую Черчилля унесли… И вот этот репортер из журнала Time, а я был на обложке раз четырнадцать или пятнадцать… по-моему, это рекорд за всю историю журнала Time… Например, Том Брэди был на обложке один раз, когда он выиграл Супербол. [Главный приз в американском футболе по-русски традиционно называется Супербол, а в европейском футболе – Суперкубок.] А я в этом году пятнадцать раз. Мне кажется, этот рекорд никто не побьет, да, Майк? Ты как думаешь?

– Никто, – ответил Помпео сдавленным голосом.

– Вот я и говорю… они говорят: “Как интересно, Дональд Трамп унес бюст… статую доктора Мартина Лютера Кинга”, а она стоит на месте, прямо перед оператором. И этот Зик… Зик… из журнала Time[8]… пишет про то, как я ее унес. Я бы такого никогда не сделал. Я очень уважаю доктора Мартина Лютера Кинга. Но вот вам какие бессовестные эти СМИ. Сразу большой шум, а извинение вот такое – он показал на пальцах – вот такусенькое. – Одна строчка… я даже не уверен, что они ее напечатали. Я что хочу сказать, я люблю честность, я люблю честную журналистику. А напоследок я вам вот что скажу, хотя я это вам скажу, когда сюда попадут тысячи людей, которые не сумели попасть сегодня, потому что я еще вернусь, надо будет построить вам зал побольше, надо будет построить вам зал побольше… может быть… может быть, его построит тот, кто понимает в этом толк, и не будет никаких колонн. Вы меня понимаете? Мы избавимся от колонн, но, знаете, я хотел вам сказать, что я вас люблю, я вас уважаю, я больше никого так не уважаю. Вы делаете фантастическую работу, и мы снова начнем побеждать, и вы будете вести нас вперед, так что огромное вам спасибо.

Произведенный Трампом “эффект Расёмона” – его речи вызывали двоякую реакцию: бурное ликование либо ужас – кто-то из живых свидетелей в штаб-квартире ЦРУ позже сравнивал с бурной реакцией зала на концерте “Битлз”, а другие говорили о таком смятении и шоке, что в тишине, стоявшей несколько секунд, можно было услышать звук упавшей булавки.

Стив Бэннон стал первым из старших назначенцев Трампа в Белом доме после присяги. Во время инаугурационного марша он прихватил с собой свою новую помощницу Кэти Уолш, в прошлом помощницу Райнса Прибуса в РНК, и они вдвоем улизнули, чтобы проинспектировать освободившееся Западное крыло. Кроме вымытого с шампунем ковра, других изменений не заметили. Перед ними был лабиринт из маленьких комнат, которые не мешало бы подкрасить, да и убирали там, похоже, не слишком регулярно, так что они чем-то напоминали кабинеты приемной комиссии в государственном университете. Бэннон выбрал себе невзрачный кабинет, хотя напротив было куда более подходящее для его должности помещение, и сразу заказал белую доску, на которой он начертит план первых ста дней трамповской администрации. И приказал вынести лишнюю мебель. Идея была в том, что здесь больше никто не сможет присесть. Он не планировал никаких совещаний – по крайней мере, с удобствами для других. Минимум дискуссий. Минимум дебатов. Это война. Вы пришли на командный пункт.

Многие из тех, кто работал с Бэнноном на предвыборной кампании и во время переходного периода, замечали такую перемену. Добившись цели, он тут же устремлялся к следующей. И вот сейчас, человек твердый, он вдруг перешел на еще более высокий уровень концентрации и решимости.

“Что со Стивом? – спрашивал Кушнер. А позже: – У Стива какие-то неприятности? – И наконец: – Я не понимаю. Мы с ним были так близки”.

В первую же неделю Бэннон как будто оборвал дружеские связи, существовавшие в Башне Трампа – включая готовность в любое время вести долгие беседы, – и сделался отчужденным, а то и недосягаемым. Он весь “сосредоточился на своем дерьме”. Он занимался делами. Но у многих складывалось впечатление, что он не столько этим занимается, сколько плетет против них интриги. Да уж, если говорить об основных чертах характера, то Стив Бэннон имел свою стратегию. Бей первым. Предвидя движение соперника, делай выпад раньше. Для него это было проявлением дальновидности, сфокусированностью на поставленных целях. Первой было избрание Дональда Трампа, второй – формирование правительства. Теперь ему предстояло завладеть душой трамповского Белого дома, и он понимал то, что еще не дошло до других: это будет смертельная битва.