что так, как заведено в обществе — правильно и так и надо жить. Как же я ошибался! Каким слепцом был! Как же я не видел того, что общество растит человека неуверенного в себе, сомневающегося во всем и в первую очередь сомневающегося в себе, человека, которым легко управлять, и который никогда не сможет восстать против устоев общества. Ох, как же трудно принять новое. Как трудно отбросить все, что принималось на веру. А оказывается — это заблуждение, и вся моя прошлая жизнь — это иллюзия. Такая же иллюзия, в которой погрязли многие люди на этой прекрасной планете. Я всего лишь следовал тому, чему изо дня в день следуют остальные люди. Родился, поступил в школу, в которой научили только тому, как бояться и избегать ошибок, поступил в техникум, где закрепилось то, что получил в школе, женился, когда для начала надо было понять, что такое жизнь, найти себя в жизни, воспитал детей. А воспитал ли? Всего лишь научил их быть такими как все.

Александр Петрович отложил книгу в сторону, убрал с коленей голову собаки, поднялся и подошел к окну. Снег кружился в воздухе. Воробьи с криками носились друг за дружкой. Парочка синичек, нахохлившись сидела на ветках вишни, росшей под окном.

— Как мудра природа! — пробормотал Александр Петрович. — Как глуп человек! Он мнит себя венцом природы, природы, которую он разрушает изо дня в день, из года в год. Неблагодарное дитя, убивающее собственную мать. Он даже не понимает, что разум — это его самый первый враг. Если существует Бог, в чем я уже очень сомневаюсь, то он очень жестокое существо — он наделил человека мозгами, но не научил его ими пользоваться, а теперь сидит где-то наверху и смеется, наблюдая, как человек гробит свою жизнь, жизнь своих родных, всю планету. Нет. Отныне мой бог — мое сердце. Оно всегда знало, что лучше для меня в этой жизни. Как обидно, что я не слушал его. А все эти глупые страхи. Всегда боялся, что обо мне подумают другие, что скажут, боялся быть белой вороной. А ведь белая ворона — она особенная, она не такая, как другие. Теперь я понимаю, что лучше быть белой вороной, стремиться к тому, что хочет твое сердце, чем быть частью бесчувственного стада, у которого в голове только одно — хорошо покушать, хорошо поспать, с кем-то переспать и заработать побольше денег, чтобы потратить их на всякие дорогие игрушки, от которых толку, как со стриженой овечки шерсти. Когда ты по шею в могиле, начинаешь понимать, что все это не стоит и выеденного яйца. Все это глупости, которые только отвлекают от жизни. Но если это так, то ради чего стоит жить? И что есть жизнь?

Александр Петрович вздохнул, открыл балконную дверь и вышел на балкон.

— Сердце, — старик положил руку на грудь. — Если ты знаешь, ради чего стоит жить, скажи мне. Всю свою жизнь я жил ради кого-то — семьи, детей. И никогда не думал о себе, так как боялся обвинений в эгоизме. Всю жизнь я шел на поводу у своих страхов, на поводу у других людей, никогда не думал о себе, все о других, да о других, но…

Взгляд Александра Петровича задержался на вишне, растущей под балконом. Догадка молнией пронзила сознание.

— Вишня. Когда-то она была семенем, затем стала ростком, который со временем превратился в большое красивое дерево, дающее плоды. Но сначала она заботилась только о себе. Земля питала ее полезными веществами, дожди поили ее водой, солнце несло тепло и свет, необходимые для жизни. Вишня росла, взрослела, и когда пришло время начала плодоносить, начала заботиться о других. Как мудра природа и как глуп человек. Тогда… тогда, — Александр Петрович вернулся в зал и принялся ходить по комнате, — это значит, что… что я ошибался. Вся моя прошлая жизнь — это одна большая ошибка, — старик схватился за голову. — В то время, когда сначала надо было подумать о себе, найти свое место в этом мире, я пошел на поводу у общества и сделал то, что делали другие. Я не дал расцвести себе, тому цветку, которым мог бы стать, если бы не был столь невежественен. Зеленый и неопытный, неоперившийся птенец, я возомнил себя взрослым орлом и… и так никогда и не расправил крылья, — Александр Петрович опустился на диван и заплакал. — Ах, как бы все могло быть иначе, если бы я испытывал к себе чуточку больше любви, может, тогда и болезни не было.

Старик вздохнул и почувствовал, как ожила боль и страшным чудовищем начала есть его, медленно и неумолимо.

— Я слышу тебя, слышу, — пробормотал Александр Петрович, положа руку на живот. — Не любил я себя, вот и получил на старости лет. Как больно осознавать свои ошибки, как больно осознавать ошибки, которые уже нельзя исправить.

— Нельзя исправить, нельзя исправить, — эхом отдалось в голове.

— Почему же нельзя исправить? — Александр Петрович уткнулся взглядом в пол. — Сердце, ты никогда не останавливаешься, никогда не отдыхаешь, и у природы нет суббот и воскресений. Все находится в движении, все развивается, почему же я топчусь на месте? Чего я опять боюсь? Еще в детстве я хотел писать книги, но так и не последовал за своей детской мечтой. Что же мне сейчас мешает вернуть детскую мечту? Полгода! У меня еще есть целых полгода! За это время можно написать даже две книги. Никаких больше врачей, никаких операций, химеотерапий, никаких больше мучений и издевательств над собой, своим организмом. Если мне суждено умереть, — глаза Александра Петровича заблестели, — я хочу умереть счастливым человеком, человеком, который сможет умирая сказать: я прожил свою жизнь не зря. Сейчас же я сяду и начну писать, — старик вытер слезы с глаз и направился в спальню за ручкой и бумагой. — Никаких страхов больше, никаких сомнений. Сердце никогда не боится, никогда не сомневается, все этот слабый, глупый человеческий разум. Все он.

Александр Петрович вошел в спальню и уселся за стол, после чего вытащил из шухляды ручку и тетрадку.

— Но о чем же я буду писать? — спросил старик, глядя на раскрытую тетрадку. — Опять сомнения, — укорил он себя. — Пиши о своей жизни, о болезни, о том, что тебе открылось сегодня. Люди должны узнать правду. У тебя есть опыт, как не надо жить, а теперь у тебя появились и знания, которые помогут, если не тебе, так другим все же научиться жить. Может тогда