стене папиного любимого мексиканского ресторана. Это натолкнуло меня погуглить легенду.

«Когда отец Исты послал Попоку на войну, коварный шаман, желавший женить на Исте сына, солгал, рассказав ей, что Попока погиб в жестокой битве».

Лита качает головой.

«От ужасной новости Иста погрузилась в печальный сон».

Я закатываю глаза. Я уже знаю, что в легенде Иста умирает.

Я сажусь и взглядом прошу Литу сделать перерыв.

«В самом деле? Просто заснула?»

Лита шикает на меня.

«Когда Попока вернулся, он нашёл Исту под заклятием глубокой печали и сна».

«Нет, правда, разве она не умерла?»

Лита укоризненно на меня смотрит. Это её сказка, как хочет, так и рассказывает.

«Попока перенёс спящую Исту на вершину снежной горы. Он насыпал Исте и себе по кургану и зажёг факел. Попока взбил для Исты снежную подушку и осыпал её красными цветами тюльпанового дерева».

На следующий день, погуглив, я нашла, что Попокатепетль на самом деле вулкан с буквальным названием Науатль – дымящая гора.

Лита хмурится, словно кому-то грозит.

«Огнём и лавой он отпугивает тех, кто осмеливается подойти слишком близко к его любимой. Так он сердится, что поход на войну стоил ему вечной любви. Попока поклялся, что останется с Истой, лёг рядом с ней и тоже спит, защищая свою любимую, пока воинствующие соседи не уладят свои споры без войн и жертв».

Лита смотрит на звёздное небо.

«И до наших дней они лежат рядом друг с другом, ожидая, когда на Земле наступит мир, чтобы проснуться и пожениться. Esto es verdad, y no miento. Como me lo contaron, lo cuento»[24].

Хотя я знаю, что история вымышленная, преданность Попоки своей любимой, который всю жизнь провёл на горе, охраняя Исту, греет мне душу.

Лита своего мнения не скрывала. Она считала, что главы государств должны забыть о своей гордыне и выяснить недоразумения. Но даже в самом конце, с приближающейся кометой, каждый из них думал только о себе. У них было мало времени, но они даже не пытались объединить ресурсы и построить убежище или лишний корабль. Все заботились только о своём. И Иста с Попокой так и не поженились.

Я вижу Попоку и Исту на вершине горы. Иста в белом платье, ветер развевает её длинные чёрные волосы, за ухом у неё тюльпан. Попока держит её за руку и улыбается. Но они всё ждут, ждут и…

Глава тринадцатая

Я зеваю, тру глаза, прогоняя сон, и сажусь.

Зетта-четыре и Рыжий уже одеты и замерли у двери по стойке смирно. Я вылезаю из капсулы. Маленькая светловолосая девочка стоит после Рыжего, оставив между ними пустое пространство. На голове Зетты-четыре аккуратная французская косичка, заплетённая в крендель, как у Канцлера. Даже причёска ребёнка кажется запрограммированной. Я спешу собрать свои пряди и заплести косу, пытаясь скопировать причёску Зетты-четыре.

И Зетта-четыре и Рыжий выглядят намного моложе меня, и я размышляю, может, из-за этого педиатрический ког на меня не подействовал. Может, из-за его плохой работы в моей голове не отпечатались запрограммированные модели поведения. Очевидно, спать слишком долго по утрам ког не учит. Выбившиеся прядки волос вьются, как львиная грива, а крендель не держится на голове, и коса болтается у меня на груди.

Я обуваюсь, у меня дрожат руки. Просто не верится, что я теряю возможность найти родителей. Я вклиниваюсь между детьми, и дверь открывается. Меня обдувает поток дезинфицированного воздуха. Оглядываюсь на Суму, безмятежно плавающую в капсуле, у которой, возможно, сейчас крадут воспоминания о доме и матери.

Я смотрю вперёд, жду, войти могут в любой момент. Стараюсь ровно дышать, как вдруг что-то мягкое тычется мне в руки. Я вздрагиваю и смотрю вниз на уставившегося на меня призрачного мальчика, моложе Хавьера. От улыбки его лицо круглеет, но, как и у других, у этой мини-версии такие же фиолетовые глаза и бледная тонкая кожа.

Мальчишка улыбается во весь рот. А он… смышлёный. У меня плоховато со зрением, но малыш, наверное, проворнее меня – пробирается везде незаметно. Как это я не видела, когда он вошёл?

Он наклоняется к моей руке, трогает её пальцем.

– Вокси!

Услышав голос Канцлера, мы оба вздрагиваем.

– Что ты делаешь? – спрашивает она, входя в комнату.

Вокси наклоняет голову.

– У неё точки на коже. Что это?

Она слегка наклоняется, нависая над ним.

– Тебе сюда нельзя.

Вокси быстро отходит от меня.

– Я только хотел увидеть Зетту, Нила.

Нила поднимает бровь и цокает языком.

Вокси опускает глаза.

– Я хотел сказать, Канцлер, – поправляется он.

– Ну теперь ты их увидел.

Она машет рукой, чтобы он уходил, выбрасывая длинные, как ножницы, пальцы.

Вокси поднимает глаза, и я встречаюсь с ним взглядом. Он улыбается, и я усмехаюсь в ответ, прежде чем понимаю, что творю.

Канцлер поворачивается ко мне, и я быстро снова смотрю вперёд.

На лице её сияет то, что мама называет голливудской улыбкой.

– Зетты, я Канцлер.

Сладкий запах её дыхания так близко, что наполняет мои ноздри.

– Жду, когда вы покажете, чем можете помочь Коллективу. У нас много работы и мало времени.

Канцлер стоит ко мне лицом перед нашей шеренгой и смотрит поверх голов.

– Оставайтесь вместе, как отряд, пока каждый не получит отдельное задание.

Она выходит из спальни в коридор.

– За мной, – зовёт она нас, будто домашних животных.

Мы минуем соседнюю детскую комнату, где в самый первый день я видела ворчливую главную дежурную, суетившуюся около капсулы со светловолосым мальчиком. Идём дальше. В комнатах, где должны быть другие пассажиры в стазисе, видны стены из шестигранных спальных труб, сложенных вместе, как соты.

Канцлер сворачивает в коридор, ведущий в огромный открытый парк.

Я вижу впереди большие окна и вспоминаю, как, впервые его увидев, Хавьер кричал: «Ого!» и прижимал к стеклу ладошки. Вспоминаю дорожки и бассейны, театр и кафетерий на другой стороне. Это напоминало волшебство. Как повезло Коллективу, что они жили на корабле с таким крутым оформлением.

Вместо этого мамина секвойя Гиперион наблюдала за Коллективом так же, как Иста и Попока смотрели на свои народы в ожидании мира.

Мы приближаемся к повороту, ведущему к окнам. Мамина секвойя вот-вот покажется впереди.

Сворачиваем за угол.

Я щурюсь от яркого света. Замедляю шаг, глядя вниз. Горло пересохло.

Центр огромной комнаты абсолютно голый и белый. Я моргаю, думая, что попала в другое место. Парка нет. Кустов и деревьев тоже. Ни сцены, ни театра – ничего. Ни беговой дорожки, ни спортзала – вместо них белые стены. Экраны